Лжет она, манипулирует или играет с ним, как играла Милли… но Алекс противиться ей не смел. Желание стереть эти слезы с ее лица – фальшивые они или нет – было сильнее его. Он вернул заколку. Вкрадчиво поглядел Лизе в глаза – и уже окончательно уверился, что обещания своего она не выполнит, а от своих слов открестится. Жар-птица была единственным, что заставило бы Лизу пойти на завтра в полицию…

* * *

Лиза вывела его в приусадебный парк ходом через ту же служебную лестницу, но более они не разговаривали.

Алекс даже не выяснил, кто тот мужчина, которого Лиза прятала в своей гардеробной. Да и прятала ли?.. Что, если он действительно явился в дом незваным?

А потом Алекс понял и еще кое-что: кто бы он ни был, тот мужчина, он явно опасался, что Алекс его узнает. Лишь потому укрыл лицо первым, что под руку попалось – он не с собою принес тот платок. И темнота в комнате была ему на руку: Алекс даже не мог сказать, какого цвета у негодяя глаза.

А раз он подозревал, что Алекс узнает его – значит, они знакомы.

Бескровно-белое лицо, синюшные вздутые вены, багровая борозда на шее… Девушку задушили чем-то наподобие тонкого ремешка, и все полицейские вокруг твердили, что прочие жертвы были убиты так же.

С вокзала Кошкина привезли именно сюда, на узкую улицу в бедняцком районе на самой окарине города. Дальше только дорога мимо кладбища да темный сосновый лес. Издали девушку можно было принять за спящую – присевшую и боком привалившуюся к стене у входа в столярную мастерскую.

Даже Образцов явился: разом похудевший, с синью под глазами, он стоял в стороне и хмуро слушал отчет тех, кто приехал раньше.

– Все как в тех случаях, как прежде, ваше благородие… – докладывал ему полицейский, – документов при ней нету, одета бедно, лет двадцати с виду. И волосья светлые. И задушена так же – тонкой веревкою.

Образцов поморщился и повернулся так, чтобы не видеть тела. Отмахнувшись от подробностей, спросил:

– Кто ее нашел?

– Хозяин лавки – с утра, как открывать двери явился.

– Свидетели?

– Свидетелей нет… но вы погодите: в самой лавке-то подмастерье хозяина пьяным валялся! Что было ночью – не помнит. А еще…

Кошкин подошел к компании ближе, чтобы разглядеть: полицейский демонстрировал Образцову кусок оборванного кожаного шнурка.

– На полу при нем нашли! Словом, Павел Петрович, я распорядился уже задержать молодчика да свести в участок для допросу.

Образцов помедлил немного и кивнул, с тем согласившись.

А Кошкин, вернулся к телу, благо штатный фотограф уже закончил со съемкой, и вот-вот ждали экипаж с судебным медиком. Опустился на корточки и чуть поправил волосы, чтобы разглядеть лицо. Несчастной с виду было даже меньше двадцати, совсем девчонка. Блондинка. А на бледном лице – синяки и ссадины. Губа разбита. И на руках синяки, да при том некоторые уже довольно старые. А на обоих запястьях – явные следы тонкой веревки, как на шее…

Кошкин резко поднялся и оглянулся на Образцова. Хочешь-не хочешь, но тот был прямым его начальником – следовало доложить обо всех догадках.

– Ее не здесь убили, Павел Петрович, – сухо, но резко заявил Кошкин. – Девушку связывали, долго держали где-то. Били. Наверняка и надругались тоже: по крайней мере, одевали ее чужие руки и наспех. На блузе пуговицы пропущены, и юбок нижних нет. Ежели сделал все это подмастерье да в этой лавке, то хозяин не мог не знать.

Удивительно, но Образцов возражать не стал. Снова кивнул и ответил лишь:

– Пусть так. Но на допрос их обоих свести нужно.

С этим, в свою очередь, согласился Кошкин.

А впрочем, на допросе подмастерье столяра ничего толкового не сказал. Сперва спьяну вовсе понять не мог, чего требуют от него, а как протрезвел – клялся, что девицу никогда не видел и вообще лавку с вечера не покидал. Вспомнил, правда, что ночью коляска тихо да неспешно проехала мимо витрин – черная коляска с поднятым верхом, запряженная парой гнедых. Хоть и редко на их улице такие экипажи бывают, он значения не придал. А больше и не было ничего.

К ночи судебный медик окончил вскрытие да подтвердил, что девушка действительно была изнасилована перед смертью. И большинство ее ссадин оставлены не менее трех суток назад. Ее похитили и держали где-то прежде чем удушить – а нынешней ночью оставили на той улице.

Очевидным стало, что хозяина лавки, как и его подмастерье к происшествию не причастны. Той же ночью их отпустили на все четыре стороны. Полицейские же чуть не до полуночи были на ногах. Даже Образцов. Заглянув к нему за какой-то надобностью, Кошкин увидал на его столе початую бутылку водки и отметил совершенно растерянный взгляд:

– Вернулся он, Степан Егорыч, – столь же растерянно произнес Образцов в пустоту. – Почитай уж три года о нем ни слуху ни духу – а теперь вернулся…

* * *

Безусловно, впечатлило все виденное за сегодня и Кошкина. Он долго служил в полиции – сперва в уездной, потом в столичной, теперь вот здесь – и многое за все годы успел повидать. Вот только привыкнуть к этому нельзя. Каждый раз как в первый вставал вопрос – зачем. Зачем творится подобное на земле, и зачем он, Кошкин, глядит на это? Должно быть, как скажет себе четко и определенно, что не хочет никогда более в жизни своей подобного видеть – тогда и конец и ему придет… И Кошкин чуял, что скоро это случится, очень скоро.

Ежели домой поедет – напьется непременно.

А что еще хуже – снова начнет писать письмо. В Петербург. Светлане. Кошкин солгал тогда Риттеру: он писал ей, не раз писал. Вот только до почты те конверты так и не добирались. Стоило проспаться, он рвал их или безжалостно бросал в печь. И сам себя ненавидел за то, что в минуты слабости все на свете – и гордость свою, и все, что имел, и себя самого готов был отдать, лишь бы хоть раз заглянуть в глаза ее – зеленые, бесстыжие, русалочьи.

А потому домой он нынче не поехал. Через силу, превозмогая усталость, отправился в архив. Собрал все дела, что касались жертв душителя – а их оказалось, ни много ни мало, четырнадцать.

Большинство девушек были неопознаны. Захоронены без имени, и все, что осталось от них – фотокарточки, отснятые судебным фотографом, описание примет, обстоятельств нахождения тела да – изредка – горстка личных вещей, что так же хранились до поры до времени в архиве.

Из четырнадцати несчастных трех все-таки смогли опознать. Все три – девицы тихие, не гулящие: работница фабрики, недавно уволенная горничная и ученица заводской школы. Все три – приезжие, в Екатеринбурге обитали не так давно и определенного места жительства не имели. Все убиты одинаково. А еще все были голубоглазыми блондинками.

Изучив же даты нахождения всех четырнадцати тел, Кошкин вдруг поразился отменной памяти Образцова: последняя девушка, оставшаяся неопознанной, была найдена в июле 1890. Чуть более трех лет назад, как он и сказал.