Все мои мысли и силы были направлены только на то, чтобы в совершенстве выполнить все свои девяносто моделей. Вдохновленные мадам Маргаритой, первые портнихи и швеи старались найти или придумать подходящие приемы, с помощью которых они могли выполнить доверенные им модели. Большинство из них впервые встретились в нашем Доме и раньше не знали друг друга. За несколько недель они превратились в сплоченную команду.

Я же разрывался между ремонтными работами, наймом персонала и созданием моделей, иногда просто падал от усталости на рулоны тканей, потому что другой мебели не было. Манекенщиц было только шесть. Тысячи примерок истощали их нервную систему и лишали сил, однажды наша очаровательная блондинка-англичанка потеряла сознание и упала прямо мне на руки. Мне казалось, что я крепко ее держу, но она соскользнула на пол, оставив в моих руках… свою грудь! Я забыл, что, желая подчеркнуть это женское преимущество, распорядился использовать бюстгальтеры с подкладками тем, кого природа не одарила этим в полной мере.

Много проблем было и с тканями. Они были далеки от совершенства. Кроме того, для платьев, придуманных мною, нужны были тонкие и прочные ткани, такие как шелк, крашенный в нитках, тафта, фай, атлас-дюшес, шерсть. Но они были тогда весьма редкими. Через несколько лет креп-ромен[92], креп-жоржет[93], муслины[94] и мягкие джерси пришли им на смену. Между тем час показа приближался. Я намеренно не хотел рекламы, предпочитая положиться на доброту нескольких надежных друзей, чтобы о Доме заговорили в Париже. Интеллектуальный и светский граф Этьен де Бомонт, мадам Ларивьер, страстная Мари-Луиз Буске, Кристиан Берар и несколько журналистов, таких как мадам Элен Лазареф, Мишель де Брюнхофф, Поль Кальдагес, Джеймс де Коке, возбудили волну любопытства, масштаб которой меня напугал. Не будут ли от меня слишком многого ожидать?

Не обману ли я их доверие?

Вечером, когда мои близкие попросили показать платья перед первым публичным выходом, я согласился с большим трудом.

Берар восхищался, Мари-Луиз Буске – еще больше. Будучи суеверным, я бросился искать небольшой кусочек дерева, чтобы за него подержаться. Все это мне казалось слишком прекрасным и немного опасным.

Вот так реклама пришла к нам, можно сказать, сама собой.

Уже Life просит меня улыбнуться перед фотокамерой «естественно» и «вдохновенно». С тех пор мне так часто приходилось принимать такой вид! Тогда я не осознавал важности статьи в Life для моего Дома. Как и богиня судьбы, богиня рекламы улыбается иногда тому, кто за ней меньше ухаживает.

До тех пор я пытался репетировать в салоне среди мастериц; но посчитал необходимым устроить что-то вроде генеральной репетиции, чтобы понять, какой моя коллекция предстанет перед публикой. До торжественного показа платья дороги только мне и тем, кто вместе со мною их создавал, поэтому я решил не показывать модели продавщицам. Для них, как и для прессы и клиентуры, «занавес поднимется» в назначенный день. И с тех пор я всегда придерживался этого правила вопреки многочисленным просьбам. Может быть, тем самым я пытался оттянуть вмешательство коммерции в произведение, которое мне было так дорого? Думаю, что это именно так.

И вот, я внес последние поправки. Не имея больше времени что бы то ни было менять, мне оставалось только покориться судьбе, и в это мгновенье ко мне пришло странное спокойствие. Об этой коллекции, любовно созданной мною с помощью вкуса и мастерства всего персонала, я мог утверждать только одно: коллекция мне показалась «интересной», она может понравиться людям и удовлетворить их желания.

Но забота о том, как лучше принять всех приглашенных, очень быстро освободила меня от одержимости своими моделями.

Дизайн показа был подобен чуду. Я просил очень многого, и, естественно, мы не успевали.

Как предсказала мне мадам Д…, последний гвоздь был забит при появлении первого посетителя.

Я же, придя очень рано, споткнулся о ковры, которые заканчивали расстилать. Выходя из ночи на заре решающего дня, Дом был в лихорадочном возбуждении. Кармен Коль[95] провела последние ночные часы, превращая лавочку, похожую на «носовой платок», каким был бутик, в настоящий магазин.

Вечернее платье от Диора, 1949. Фото – Вилли Майвальд

Лашом[96] расставлял последние цветы в салоне, занавеси и обивка сидений из серого атласа смотрелись прекрасно.

В кабине манекенщицы были готовы к сражению, и, как ни странно, все платья уже были принесены из ателье.

В половине одиннадцатого демонстрационный зал был заполнен до отказа, и дефиле началось. Мари-Тереза, полумертвая от страха, ошиблась на первом проходе, вернулась в слезах и не смогла больше выйти на подиум.

Вскоре выход каждой манекенщицы стал сопровождаться шквалом аплодисментов. Я заткнул себе уши, потому что первые крики «браво» меня испугали. Я не мог в это поверить, но короткие сообщения следовали одно за другим, подтверждая, что мои войска под предводительством необыкновенной суперзвезды Тани победоносно продвигались вперед.

После оглушительного успеха последнего платья мадам Маргариты, мадам Брикар и я молча смотрели друг на друга и не могли произнести ни слова. Пришла Раймонда, плача от радости, и вытолкнула в демонстрационный зал, где нас встретили ураганом аплодисментов. Какое бы счастливое событие ни произошло со мною в дальнейшем, ничто не сможет превзойти того чувства, что я испытал в тот момент.

Очень скоро газеты и закупщики сообщили мне, что я – Dior, сам того не осознавая, и я почувствовал себя подобно господину Журдену[97], вдруг узнавшему, что он говорит прозой. Все приветствовали новый стиль, а это было всего лишь естественным и искренним выражением моды, о которой я мечтал. Но случилось так, что мое личное желание нашло общественный отклик и поэтому превратилось в новое направление.

Зачастую можно стать смешным, сделав модные тряпки предметом философии и критики нравов, но когда становишься ответственным за какое-то направление, то хочешь в нем разобраться как можно лучше. И я понял: мы вернулись, прежде всего, к искусству нравиться. Оглянемся на довоенные годы, вспомним экстравагантные сюрреалистические украшения, которыми – в соответствии со столь же экстравагантными интерьерами – мадам Скиапарелли любила украшать свои платья. Гигантский лангуст превращался в вечернее платье, дамская туфелька становилась шляпкой, и бог знает, какие формы принимали пуговицы!