– Вы красивая женщина, Екатерина Васильевна, – сказал он, когда мы уже сидели за столом и он откровенно меня рассматривал. – Почему вы не замужем?

Я вспыхнула, удерживая резкий ответ. Какое тебе дело!

Он понял и сказал мягко:

– Извините, я не должен был… Знаете, когда разъезжаешь по стране и видишь каждый день новые места и новые лица, невольно теряешь понятия о социальных табу. В путешествиях все запросто. Вы не представляете себе, насколько откровенны бывают люди со случайными попутчиками. Выкладывают семейные тайны, истории супружеских измен, хворей, мелких подлостей – словно исповедуются! Попутчик удобен тем, что не осудит и не выдаст, да и безразличен. Поговорили – и разбежались. Царапает что-то здесь, – он коснулся груди около сердца, – просится на волю. Мы – стадные животные. Я запросто могу написать книгу о нравах. А в ответ привыкаешь спрашивать, скажем, для поддержания разговора, а также в силу психологического интереса к породе хомо сапиенс. Еще раз извините.

– Почему вы решили, что я не замужем? – не удержалась я.

– В вас много юного, зрелости не чувствуется. Еще, пожалуй, некая неуверенность в себе. Замужние дамы обычно раскованнее и самоувереннее. И пришли вовремя. Вы даже не представляете себе, как много можно сказать о женщине, которая не опаздывает на свидания.

Он, улыбаясь, смотрел на меня. Не столько смотрел, сколько доброжелательно присматривался. Он был более чем зрел и источал те самые уверенность в себе и раскованность, которых не хватало мне. Я не знала, что сказать – я-то считала себя успешной, зрелой, раскованной… и так далее. Хотя, нет! Не считала. Делала вид, оставаясь внутри неуверенной и закомплексованной. Неужели это так бросается в глаза? Друг любезный Юрий Александрович пытался воспитать во мне самоуверенность, высокомерие и презрение к быдлу. Быдлом было все, что находилось за пределами его круга. Я оказалась плохой ученицей, и кончилось тем, что я обозвала его «сам быдло». Он был потрясен.

Эх, прекрасные дни юности, бескомпромиссной и прямодушной! Невольный вздох исторгся из моей груди, и я чувствовала, как горячая пульсирующая волна заливает щеки, уши, грудь.

– Извините, Катя, – снова сказал он. – Виноват. Теряю гибкость. – Он взял мою руку, поднес к губам.

Я с трудом удержалась, чтобы не вырвать руку из его горячих ладоней. Пульсирующая волна превратилась в цунами, и я чувствовала, что тону. Он все еще присматривался ко мне с благожелательным любопытством.

– Вы удивительная женщина, Катя.

– Я не смогу вам помочь, – пробормотала я. Мне хотелось уйти, мне было не по себе – его взгляд прожигал насквозь. Я представила себе, как вскакиваю и бегу из зала. – Я ничего не узнала и… Я хочу вернуть вам фотографию Нонны. – Я потянулась за сумочкой.

– Это не важно, – перебил он, – завтра я уезжаю. Задача оказалась сложнее, чем я предполагал. А кроме того… – Он задумался на миг. – Так ли важно, что произошло тогда? Моего друга не вернешь. Мы даже не можем быть уверены, что эта женщина жива. Оставим все, как есть, Катя. Это было чем-то вроде попытки отдать старый долг. Приступ ностальгии по былому. Есть вещи, которые навсегда останутся скрытыми, и тут уж ничего не поделаешь. Так?

Я вспомнила о Марте и кивнула.

– Спасибо, Катя. Жаль, что я уезжаю, мы могли бы продолжить знакомство.

Я вспыхнула. Он, улыбаясь, смотрел мне в глаза. В его глазах были вопрос и сожаление. Так мне показалось…

…Мы брели по заснеженной улице. Вечер был замечательный – тихий, светлый, с догорающими на востоке узкими малиновыми сполохами и первыми, робкими еще, звездами над головой. Он рассказывал о себе, поездках, смешных случаях из жизни. Он был прекрасным рассказчиком, он умел подметить смешное, трогательное и нелепое, он умел рассказывать. И голос у него был теплый, низкий… какой-то добродушный. Я много смеялась и не узнавала себя, я совершенно забыла о своем желании сбежать из ресторана. Настроение мелькнуло и ушло, и теперь не вспомнить, что его вызвало. Он мне нравился, и невольно я почувствовала сожаление, что он уезжает, и этот вечер – скорее всего прощание. Мы случайно столкнулись, разминулись, и теперь каждый пойдет своей дорогой. Такое завихрение судьбы. Завтра снова будет день и солнце, но мы больше не встретимся, наши дорожки разошлись, и каждый пошел своим путем. Вот такая мелодраматическая ностальгия по несбывшемуся. Тут мне пришло в голову, что никакой общей дорожки у нас не было, а была лишь случайная встреча, короткая, как вспышка, и какие тут могут быть сожаления? Что можно узнать о человеке, увидев его всего два раза в жизни? Отношения с другом любезным Юрием продолжались семь лет, и что, я могу сказать, что знаю его? Не знаю. То есть знаю… вернее, не то что знаю, а ничему уже не удивляюсь. И тот его порыв, и исчезновение утром, и то, что он не позвонил, – все это меня не удивило, Юрий был в своем репертуаре. Я даже почувствовала облегчение – не нужно было принимать решение, потому что от меня ничего не зависело. Юрий появился и исчез. Все. Удивило меня другое – почему я с такой готовностью снова сунула голову в петлю? Думая постоянно о Ситникове, вспоминая Ситникова и вздыхая при этом, как больная корова, я зачем-то позволила Юрию… Что это? И кто-то станет утверждать, что мы себя знаем? Опять те же грабли, сказала Галка и была тысячу раз права. Конечно, ей легко, у нее все просто. Тут мне стало стыдно – у Галки далеко не все просто! Веник, периодически сбегающий к маме, вечный пацан-переросток, который никогда толком не работал и чашки за собой не вымоет. И трое спиногрызов, которых нужно накормить, одеть и обуть. Галка крутится как белка в колесе! Шьет шапки из песца, вяжет шерстяные жакеты, взяла ночные дежурства в Институте микробиологии, торгует всякими гербалайфами. Свекор, нормальный дядька, подкидывает на жизнь, да и старшенький, Павлуша, кругом положительный, не забывает, помогает. Меньше, правда, чем раньше, – недавно женился и съехал. Галка покричала сгоряча, потом остыла и даже сказала: «Да разве я не понимаю? Достало родное раздолбайство. Он у меня мальчик серьезный… Не знаю, правда, в кого», – прибавила, подумав. В кого – тайна за семью печатями. Но я-то знаю! Помню я этого патлатого подростка, дружка Галкиного, который орал под гитару, как мартовский кот. Павлуша – нагулянный ребенок, о чем долго еще судачили наши дворовые сплетницы и о чем нет-нет да и вспомнит родная свекровь. И какой ведь удачный получился!

Так что все непросто у Галки. Тут, видимо, вопрос философский – важно не то, что проблемы и плохо, а то, как ты к этому относишься. Галка не заморачивается – выкричится, поскандалит, может разбить в сердцах тарелку – швырнуть в стену, – и бежит дальше. Туча, дождь, град, буря и снова солнце. Стойкий оловянный солдатик. Я так не могу, снова и снова я перемалываю в себе разные недужные проблемы, зализываю обиды, сочиняю остроумные ответы… когда уже поздно. Галка говорит, что я зануда; мама называет меня интровертом. Ситников… Ситников кричал: «Катюха, ты же ничего в этой жизни не понимаешь! Жизнь проста, как заячья капуста!» Я непроизвольно вздыхаю. «Ты это, не зацикливайся», – говорит Каспар голосом Галки. «Просто ты страшно зацикливаешься на всякой ерунде, а жизнь тем временем бежит мимо».