Тоска, смятение, страх…

– Ты спишь? – Юрий просунул в дверь голову. – Ты не могла бы меня разбудить в семь? Боюсь проспать.

Голос гнусавый из-за разбитого носа. Ему досталось на орехи, как говорит бабушка. На орехи. При чем тут орехи? Непонятно почему Сергей полез драться. Он такой сдержанный, солидный – и вдруг как мальчишка… Непонятно. Имел на меня виды? А Юрий помешал? Из-за меня никогда еще не дрались, можно чувствовать себя польщенной. Даже в школе. Теперь могу при случае упомянуть небрежно, сказать что-нибудь вроде: ах эти мужчины такие странные, чуть что – сразу в драку! Вот и давеча двое из-за меня… И хихикнуть жеманно.

Вырванная из сна, я делаю вид, что сплю. Сон просто отвратительный! От него осталось невнятное чувство тоски и тревоги. Часы на тумбочке показывают половину третьего. Потоптавшись на пороге, Юрий с сожалением уходит. Молча, что удивительно. Парфянские стрелы – его излюбленное оружие. Наверное, поверил, что я сплю.

Под утро мне снилась женщина в кресле. Она сидела очень прямо, смотрела на меня с улыбкой и, протянув руку, подзывала к себе. Волосы у нее были ярко-рыжие, глаза синие, и была она красоткой. На полу у ее ног лежала маленькая черная перчатка, украшенная блестящими камешками…

…Разбудил меня телефонный звонок. Я испытала мгновенный ужас и зашлепала рукой по тумбочке, пытаясь нащупать мобильник. Это был Евгений Немировский. Я едва не застонала – в такую рань! Взгляд мой упал на прямоугольные часы на комоде, похожие на склеп, не хватало только черепа сверху – подарок Галки. Они показывали половину одиннадцатого. Юрия не было слышно – не то спит, не то умер. Я выглянула из спальни. Юрия в гостиной не было. Плед был аккуратно сложен, сверху лежала подушка, на подушке – большая конфета в ярком фантике. Прощальный подарок.

Юрий ускользнул по-английски, не прощаясь…

Днем в «Белой сове» тихо и сумрачно. Днем ночной клуб превращается в скромное кафе, куда забредают редкие посетители, да и то случайно. Срабатывает заданность восприятия – всем прекрасно известна репутация «Совы» как вертепа со стриптизом и мордобоем. Но это ночью, как мы уже упомянули. А днем все здесь очень пристойно – хороший кофе, свежие бутерброды, неплохое вино. Едва слышная приятная уху музыка.

За столиком в углу сидели две женщины. Одна – молодая и миловидная, другая – толстая грубая бабеха с вишневым румянцем, в голубом пуховом берете. Говорила в основном бабеха – с придыханием, с надрывом, она почти тыкала руками в лицо миловидной, что-то горячо ей доказывая. Миловидная молча слушала, не пытаясь перебить. Вид у нее был подавленный.

– Никогда не позвонишь, никогда в гости не позовешь! А ведь не чужие! – упоенно выкликала бабеха. – Нет чтоб позвонить и спросить: как вы, тетя Ника? Как здоровье, может, лекарство какое надо? Или помощь какая? Сколько я тебе помогала, сколько просила за тебя! Как прижало, так мигом прилетала, так и так, мол, помогите, тетя Ника, погибаю, век благодарна буду, век не забуду. А без надобности так и носа не кажешь. Твоя покойная мать, царствие ей небесное, тоже, бывало: Никочка, Никочка, я ей никогда ни в чем не отказывала, всегда с дорогой душой. Она как чувствовала, просила не бросать тебя, ты ж одна на белом свете осталась, никого, кроме меня нету, а я про себя забывала, летела на помощь. А ты хоть бы словечко к празднику, хоть полсловечка! Может, этой дуры Ники уже и на свете нету, может, померла, так туда ей и дорога. Неинтересно. Правду говорят люди – за добрые дела расплата будет. А еще…

– Тетя Ника, ну зачем вы так, – перебила молодая женщина. – Я же звоню вам, никогда не отказываю…

– Ты меня еще попрекни давай! Попрекни куском хлеба! Конечно, ты богатая, все у тебя есть, ни в чем нужды не знаешь, а как старая тетка перебивается, никому и дела нет. И если ты когда-нибудь чем-то поделилась… так теперь попрекать надо?

Она говорила горячо, она раскраснелась, и было видно, что сцена доставляла ей истинное удовольствие. Она заводила себя, будоражила и чувствовала незаслуженно и несправедливо обиженной. В голосе ее проскальзывали надрывно-истерические нотки, лоб блестел от пота, лоснился нос. Она чувствовала себя актрисой на сцене, и покорность молодой женщины добавляла ей трепетного ощущения власти.

– Тетя Ника, я не попрекаю, я всегда с радостью помогу, я помню, что вы для меня сделали.

– Да уж помни, будь добра! Не забывай! Долг платежом красен. Ты меня предупреждала: если что – сразу сообщать. Так вот, была у меня какая-то женщина, спрашивала про тебя. Три дня назад, в пятницу. Я говорю: а кто вы такая и зачем она вам, кто ищет, а она говорит – клиент ищет. Так и сказала: «Нонну Гарань ищет клиент, поговорить хочет».

– Клиент?

– Ну да, вроде ты в розыске, она и ищет. Агентство у них по розыску пропавших людей. Я тебе тогда еще говорила – разгульная жизнь до добра не доведет, а ты: он хороший, вы его не знаете! А мне и знать не надо! Как увидела в первый раз, так и поняла про него все. Картежник, гулящий да балованный, глазами все зыркал да усмехался. Какая с таким семья! А вам, девкам, все любовь подавай. А там клейма негде ставить. И мать твоя покойная, моя непутевая сестра, тоже: любовь, любовь! Любовь дорого стоит. Твой папаша беспутный квасил водку да морду ей бил. Да так и свел в могилу. Нет, я всегда говорю: голову надо иметь! Голову! Головой жизнь строить, а не… – Она запнулась и махнула рукой.

– Что она еще говорила?

– Что говорила… Что ищет тебя серьезный человек, не иначе твой картежник, куда уж серьезнее. И про Дом моделей знает, куда я тебя устраивала, столько лет прошло, а они раскопали. Ты думала – все, забыли, ан нет – не все. До всего дошли, как шпионы какие, прости господи, никуда не скроешься.

– Она сказала, как ее зовут?

– А я не спрашивала. На кой мне ее имя? Да и тебе без надобности.

Наступила тягучая тишина. Тетка отпивала кофе и с удовольствием посматривала на печальную племянницу.

– Я не знаю, что у вас там случилось, отчего ты без памяти сбежала, а только чую, что, видать, ничего хорошего. Не знаю и знать не хочу. Не мое дело, я в чужие дела не лезу, своих хватает. Я тебя никогда не выдам, сама знаешь, хоть жизнь у меня нелегкая, перебиваюсь как могу. Крыша вот прохудилась, снегу навалило, а почистить не успели, вот и просела. И проводка электрическая который год на ладан дышит. О-хо-хо-хо, горе наше горькое, трудно безмужней… – Она пригорюнилась.

– Тетя Ника, я помогу с крышей. Вы только скажите, сколько надо. И с проводкой.

– Да за кого же ты меня принимаешь! – всплеснула руками бабеха. – Будто откупаешься! Мы же не чужие! Я же по-доброму пришла, доложила все как есть, я же беспокоюсь за тебя, а ты сразу…

Она не куражилась, она действительно верила, что пришла бескорыстно. Но даже если и куражилась, то самую малость, вживаясь в образ обеспокоенной родственницы, доброй самаритянки. И не надо тут про деньги!

– Тетя Ника, пожалуйста, вы же знаете, я с радостью. Жизнь трудная, я понимаю.