Я опустился на колени у переднего колеса «Линкольна». Темные студенистые полосы запачкали крыло, пометили грязную покрышку с белой боковиной. Я потрогал мягкие следы пальцами. Надколесную дугу уродовала большая вмятина – такая же появилась на моей машине года два назад, когда на меня вылетела, беззаботно перебегая дорогу, немецкая овчарка. Тогда я остановился, проехав сотню ярдов, и вернулся к двум школьницам, которых рвало рядом с умирающей собакой.

Я показал Воэну пятна крови.

– Вы, похоже, сбили собаку; полиция может конфисковать машину, пока будут проверять кровь.

Воэн встал на колени рядом со мной и, изучив кровавые следы, важно кивнул.

– Вы правы, Баллард. На служебной площадке у аэропорта есть ночная автомойка.

Он открыл для меня дверцу, и в его взгляде не осталось и тени враждебности, словно увиденная авария успокоила его и расслабила. Я сел за руль, ожидая, что он обойдет машину и сядет рядом со мной, но он распахнул заднюю дверцу и сел к Кэтрин.

Кинокамера осталась на переднем сиденье. Ее тайные серебряные воспоминания о боли и возбуждении кристаллизовались в темных кассетах. За моей спиной самые чувствительные слизистые Кэтрин тихо источали собственные возбуждающие химикаты.

Мы ехали на запад, к аэропорту. Я поглядывал на Кэтрин в зеркало заднего вида. Она сидела посредине заднего сиденья, положив локти на колени, и смотрела через мое плечо на летящие дорожные огоньки. На первом светофоре, когда я обернулся на Кэтрин, она ободряюще мне улыбнулась. Воэн сидел рядом с ней, похожий на скучающего гангстера, прижав левое колено к бедру Кэтрин. Он с отсутствующим взглядом гладил собственную промежность, рассматривая затылок Кэтрин, скользя взглядом по ее щеке и плечу. То, что Кэтрин выбрала Воэна, в маниакальном стиле которого слилось все самое для нее тревожное, показалось мне совершенно логичным. Авария, свидетелями которой мы стали, спустила те же пружины в мозгу Кэтрин, что и в моем.

У северо-западного въезда в аэропорт я свернул на служебную площадку. На этом островке между внешней оградой и вспомогательными дорогами к Вестерн-авеню располагались прокат автомобилей, круглосуточные кафетерии, офисы грузоперевозчиков и автозаправки. В ночном воздухе мелькали навигационные огни авиалайнеров и автомобилей службы эксплуатации, фары плотного движения на Вестерн-авеню и эстакаде. В резком свете лицо Кэтрин как будто явилось из летнего кошмара – настоящее порождение электризованного воздуха.

Несколько машин ждали перед автоматической мойкой. В темноте три нейлоновых валика шуршали по бокам и по крыше такси, стоящего в моечном боксе. Вода и мыльный раствор стекали по металлическим балкам. В пятидесяти ярдах двое ночных дежурных сидели в стеклянной будке рядом с пустыми топливными насосами – читали комиксы под музыку из транзистора. Я посмотрел на валики, трущие такси; спрятанные в салоне за потоками мыльной воды, водитель, завершивший смену, и его жена казались таинственными манекенами.

Машина перед нами продвинулась на несколько ярдов. Стоп-сигналы залили розовым сиянием салон «Линкольна». В зеркальце я видел, что Кэтрин откинулась на спинку сиденья, прижавшись плечом к плечу Воэна и устремив взгляд на его грудь, где шрамы вокруг соска светились, как лампочки.

Я проехал чуть вперед. Позади меня остались тьма и тишина, сконцентрированная вселенная. Воэн водил рукой по сиденью. Я вышел наружу, якобы убрать антенну. Авария под эстакадой, почти симметрично противоположная моей собственной, и постукивание моющих валиков определили мою реакцию. Возможность новой жестокости, еще более возбуждающей оттого, что воздействовала мне на мозг, а не на органы чувств, отражалась в гнутой стойке лобового стекла у моего запястья, в помятом капоте «Линкольна». Я думал о прошлых изменах, связях, которые я представлял в своем воображении, но прежде никогда не наблюдал.

Дежурный вышел из будки к автомату с сигаретами у смазочного бокса. Его отражение на мокром бетоне мешалось с огнями машин, едущих по шоссе. На автомобиль перед нами лилась вода из труб. Мыльный раствор стекал по лобовому стеклу, пряча за глазурной поверхностью двух стюардесс и бортпроводника.

Обернувшись, я увидел, что Воэн обхватил ладонью правую грудь моей жены.

* * *

Я аккуратно завел машину в моечный бокс. Передо мной с застывших валиков капали последние капли воды. Я опустил окно и полез в карман за монетами. Грудь Кэтрин выпукло надулась между пальцами Воэна, сосок напрягся, как будто готовился накормить взвод жадных мужчин, ублажить губы бесчисленных лесбиянок-секретарш. Воэн нежно гладил сосок подушечкой большого пальца, а Кэтрин пристально смотрела на свою грудь, словно видела ее впервые и восхищалась уникальной геометрией.

Наш автомобиль остался в одиночестве на мойке, площадка вокруг была пуста. Кэтрин легла, раздвинув ноги, подняв лицо к Воэну, который трогал ее губы своими, прижимая все шрамы по очереди. Я чувствовал, что этот акт – ритуальное отвержение обычной сексуальности, стилизованная встреча двух тел, обновляющая чувство столкновения. Позы Воэна, то, как он держал руки, двигая мою жену по сиденью, поднимая ее левое колено, чтобы оказаться в развилке между ее ног – все напоминало управление сложным автомобилем или гимнастический балет, прославляющий новую технологию. Ладони Воэна медленно двигались по бедрам Кэтрин, держали ягодицы, поднимали открытый лобок навстречу губам. Он укладывал ее тело в разные позы, тщательно считывая коды конечностей и мышц. Кэтрин, похоже, только смутно ощущала присутствие Воэна, сжимая левой ладонью его член и скользя пальцами к его анусу, словно осуществляя совершенно бесчувственный акт. Правой ладонью Кэтрин трогала грудь и плечи Воэна, изучая узоры шрамов на коже – зацепок, подготовленных предыдущими авариями специально для этого акта.

Я услышал крик. Один из дежурных, с сигаретой в руке, стоял в сырой темноте и подавал мне знаки, как диспетчер на палубе авианосца. Я бросил монетки в аппарат и поднял окно. Вода полилась на автомобиль, замутив стекла и заключив нас в интерьере, освещенном только приборной доской. В этом голубом гроте Воэн лежал наискосок на заднем сиденье, а Кэтрин стояла на коленях, задрав юбку на талию, и держала его член двумя руками; ее губы были всего в дюйме от губ Воэна. Свет далеких фар, преломляясь в мыльном растворе, струящемся по окнам, покрывал люминесцентными красками тела, делая их похожими на двух полуметаллических людей из далекого будущего, занимающихся любовью в хромированной беседке. Включился моечный механизм, по капоту «Линкольна» застучали валики, подбираясь к лобовому стеклу и закручивая мыльный раствор водоворотами пены. Тысячи пузырьков поползли по стеклу. Когда валики загремели по крыше и дверям, Воэн начал выпячивать таз вверх, почти отрывая ягодицы от сиденья. Кэтрин неуклюже направила вульву к его члену. В нарастающем реве механизмов Кэтрин и Воэн начали качаться; Воэн ладонями мял женские груди, словно пытаясь сжать их в один шар. Во время его оргазма всхлипы Кэтрин потонули в шуме автомойки.

Рама вернулась в исходную позицию, автомат отключился. Валики безвольно повисли перед чистым лобовым стеклом. Остатки грязного раствора убегали в темноте в дренажные отверстия. Всасывая воздух порезанными губами, Воэн лежал, истощенный, смущенно глядя на Кэтрин. Он смотрел, как она потирает затекшее левое бедро – я видел это движение сотни раз. От пальцев Воэна на ее грудях остались синяки – словно раны после аварии. Мне хотелось погладить обоих, подтолкнуть к новому половому акту, направить соски Кэтрин в губы Воэна, ткнуть его член в ее маленький анус, вдоль диагональных линий на сиденье, указывающих на промежность Кэтрин. Я хотел прижать округлости ее грудей и бедер к потолку салона, прославляя в половом акте единение тел и животворной технологии.