– Я тебе очень благодарна, – тихо говорю я.

– Дастин? – из-за моей спины доносится дрожащий женский голос, я оглядываюсь и отхожу от Нокса. – Как же ты мог, милый? Я не хотела верить в сплетни, но неужели это правда?

– Это не то, о чем вы подумали. – Я выставляю руки вперед, мне не хватает опыта общения с людьми, как объяснить, что я уже не сплю с ним.

Мое дыхание учащается, в голове появляется туман, сквозь его дымку я вижу, какая я отвратительная. Женщина что-то кричит Ноксу, плачет, он ее утешает, а я не знаю, куда себя деть. Мне страшно от ее неразборчивых слов, в голове всплывают слова о моей аморальности: разлучница, шлюха, убийца семейных ценностей. Я разбиваю его жизнь, уничтожаю семью и заставляю эту женщину плакать. Я вижу, как она едва держится на ногах, ее заплаканное лицо, и его объяснения не работают. Нащупываю таблетки в своем кармане и медленно иду внутрь ресторана, прохожу мимо ничего не понимающих официантов все дальше по коридору. Закрываю за собой двери в туалетной комнате, становлюсь напротив раковины и включаю воду. Трясущимися руками вытряхиваю таблетки, баночка летит на пол, рассыпая остатки.

Сейчас я хотела бы увидеть Терренса, последний раз взглянуть в его зеленые глаза и не разочаровать. Сказать, что однажды он изменил мою жизнь, попросить у него прощения и, самое главное, произнести те самые слова, которые давно живут во мне. Я думала, что поздно, так и оказалось. Может однажды в другой жизни мы найдем друг друга и сможем, не причиняя друг другу боли, быть вместе.

Мне некуда идти, некому звонить, все знают, какая я. Все, как один, ненавидят, даже Терренс, не отвечающий на мои звонки уже пять дней, он отключил его. Но сообщение, которое я ему отправила, скоро будет прочитано. Я уверенна.

Набираю полную ладонь таблеток и закидываю в рот, противная горечь до рвоты, проглатываю и набираю снова, наклоняюсь к крану, запиваю все водой. Меня тянет все вернуть обратно, но я борюсь с собой, с рвотными позывами, и пью, пока голова не начинает кружиться, и меня не ведет в сторону. Я не чувствую своих ног, не ощущаю паники или тревожности. Звук тяжелого удара на плиточный пол, эхом отражается в маленьком помещении. Тело становится ватным, глаза закрываются для вечного сна.

Теперь мне точно не будет места в раю после Армагеддона, я останусь потерянной, заблудшей душой, которая будет бесконечно проживать свою жизнь в мучениях и боли, которую причинят, потому что я только это и заслужила. Тягучая боль в желудке, я хочу прикоснуться к своему животу, но безмятежный сон зовет меня к себе.

Языческий обычай

Столы в крохотной кухне были заставлены пирогами и запеканками, которые до сих пор приносили наши соседи и знакомые мамы. Мы даже не представляли себе, сколько человек будет нам сопереживать, в связи с ее кончиной. Похороны проходили на нашем городском кладбище, после кремации все, что нам осталось от нашей любимой мамы, – это баночка с ее прахом. Никто из моих братьев не помнил, чтобы она планировала свои похороны или изъявляла особые пожелания, что делать с пеплом ее тела. Баночка была захоронена в месте, где покоится наш отец, теперь спустя столько лет, они, наконец, были вместе.

Я знал, что она скучает по нему, рассматривает фотографии, бережно хранит его любовные послания и письма в моменты, когда им приходилось расставаться. Но я так же уверен в том, что она не планировала так быстро оставлять нас в этом мире. Не тогда, когда мы были настолько измотаны и раздроблены, как семья.

В день похорон светило яркое солнце, и теплый летний дождь будто оплакивал ее, оставляя свои крошечные слезы на наших черных костюмах. Люди подходили со словами поддержки, а мы мало чего могли понять из-за горя, которое нас постигло. Я помню лица, они все сменялись, хорошие слова те, которые говорят о действительно хорошем человеке – звучали от каждого. Мы плакали, даже если это выглядело, как слабость, но никто из нас так не считал. Родители научили нас тому, что мужчина может плакать, когда ему действительно тяжело, когда он чувствует потерю, и это не плохо. Мы не скрывали своих чувств, не прятались за масками непробиваемости. С нами больше не было главной наставницы, любимой женщины, дорогой мамочки, которая была самой первой, кого мы увидели, когда родились на этот свет.

День спустя высохли слезы, сердце больше не сжималось, болезненно заставляя морщиться, пришла пустота, оцепенение. Как после взрыва бомбы, когда осядет пыль и пепел – все замолкает. Ты не обращаешь внимания на пение птиц, стрекотание насекомых, не видишь больше людей. Все слова теряются, и хочется просто помолчать. Никто из нас троих так и не поел. Мы просто сидели за маминым столом, смотрели в одну точку. Я думал о том, что, если кто-то из них сейчас заведет разговор, хорошим это не закончится.

Запах пищи заполнил кухню, что-то уже начало портиться, но мы не двигались с места. Тугой черный галстук на моей шее начал сдавливать, я потянул за ослабленный узел и стянул его. Пиджак помялся, а рубашка превращена в скомканную тряпку. Постепенно я начинал обрастать шипами, смотря на моего младшего брата. Сколько он морочил нам голову и как обвел вокруг пальца. Хантер не поднимал глаза, наверняка думал о том же.

Мы не были теми братьями, что полтора года назад, или даже два. Сейчас мы походили на чужаков, сидящих в доме любимого человека, которого не стало. Все было чужим, ушла та ясность, даже уютное помещение не представляло собой никакой ценности.

– Я хочу уехать отсюда. – Чейз, избавляется от пиджака и расстегивает пуговицы светлой рубашки. – Не могу находиться здесь без нее.

Я сжимаю челюсть, едва сдерживая себя, чтобы не вмазать ему, дабы не усугубить положение.

– Ты сможешь это сделать, если только Терренс останется в доме. Ты никуда не собираешься? – Мы не смотрим друг другу в глаза, все и без того слишком сложно.

– Я был привязан к нему, взяв на себя ответственность за него и… – Мне становится мало воздуха, и я запинаюсь.

– В курсе. Учитывая, что мы с Уиллоу ближайшие три года останемся на учебе, дом нельзя оставлять. – Хантер начинает противно бить металлической вилкой по столу, нажимая указательным пальцем на ее зубцы.

– То есть в очередной раз ты в зоне комфорта, очень зрело, Хант, – не без злости отвечаю ему, выхватывая злосчастную вилку. – Какие пожелания у тебя, Чейз? Может у тебя еще есть какая-то пакость за пазухой, ты кинешь ей нам в лицо?

Чейз уже не выглядит несчастным калекой, вместе с чудесным исцелением, происходящим в рамках этих стен, к нему вернулся дерзкий взгляд и наглое выражение лица.

– А у тебя никогда не было дермица за спиной? Напомнить? – Он выхватывает из моих рук вилку и швыряет ее на пол, та издает звенящий звук и теряется где-то под шкафами кухонного гарнитура. Все трое мы резко поднимаемся, при этом шумно отодвигаем стулья.

– Сели, – громогласно говорит Хантер, мое лицо практически соприкасается с лицом младшего брата, у меня дикое желание перетереть ему хорошенько в ухо. – Я сказал, сели. Если бы мама сейчас увидела вас двоих, подзатыльниками вы бы не отделались.