[Дерпт], 10 мая 1811 г.

У меня к Вам, мой Возлюбленный, просьба, до меня напрямую касающаяся. Один из моих сыновей, младший, совершает ученое путешествие вместе с г-ном Энгельгардтом. Они теперь в Крыму и желают перебраться на Кавказ, чтобы заняться геологическими разысканиями на самой высокой его вершине, Эльбрусе и произвести барометрическое нивелирование, самое крупное из всех, какие до сих пор проделаны были, между Черным морем и Каспийским, чтобы определить с точностью уровень этого последнего, известный до сих пор очень плохо или вовсе неизвестный[587]. Есть у них с собой все, что требуется для этих двух важных операций. Но требуется им сопровождение военное, чтобы внутри Кавказа передвигаться безопасно. Благоволите им таковое назначить. Не откажете, конечно; ведь я за сына своего прошу. Написал об этом подробно военному министру, и нужно Вам только слово сказать Барклаю. Главное, чтобы министр дело не откладывал, потому что сын мой может учебу прервать только до конца января, а остающегося времени едва достанет на то, чтобы решить две главные проблемы, которые перед путешественниками стоят; меж тем это им ученую славу доставит, которая и на Дерптский университет распространится, ибо именно в его стенах сын мой образовался и получил познания, которые успех подобного предприятия обеспечили ему еще прежде окончания учебы.

До сих пор ничего не знаю о рескрипте в пользу несчастной вдовы Рота. Вы наверняка о нем не забыли, особливо после последнего моего письма. Но не постигаю, отчего не известили об этом ни вдову, ни меня.

Кажется, война в ближайшее время не начнется. Итак, могу в сторону отложить военные книги, за которые уже взялся. Отчего не смогу я скоро бок о бок с Вами сражаться! Тогда были бы Вы совершенно довольны

Вашим Парротом.

167. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 6 августа 1811 г.

Ожидал я с нетерпением известия о пенсии для несчастной вдовы Рота. И вот наконец оно прибыло, это известие – но ужасное, удручающее! Пенсия упразднена; имени вдовы Рота нет больше в списке получающих пенсию, которым Рижская казенная палата руководствуется. Ни на один миг не поверил я, что произошло это по Вашей воле; убежден, что все сделано было без Вашего ведома. Ведь когда бы Вам предложили пенсию вдовы Рота упразднить, вспомнили бы Вы наверняка о том важном обстоятельстве, которое Вас побудило некогда эту пенсию вдове назначить пожизненно. Вдобавок не смогли бы Вы забыть, что после упразднения пенсии содержать это семейство придется мне, а времена нынче такие тяжелые, что мне и свое собственное семейство прокормить непросто. Осмеливаюсь верить в эту вторую причину, ибо не чувствую за собой никакой вины, которая бы могла у меня даже самую малую часть Вашей привязанности отнять. Верю в это твердо, невзирая на Ваше полное молчание относительно стольких трудов, которые я Вам послал начиная с октября прошлого года; верю, потому что сердце мне велит верить, на Ваше сердце рассчитывать.

У меня много причин для печали. Упраздните ту, которая от Вас зависит. Верните несчастной вдове Рота пенсию и прибавьте то, о чем я Вас несколько раз просил, а именно, что пенсия эта предназначается исключительно на ее содержание и на обучение ее детей, а не на оплату долгов ее мужа; доказал я Вам в октябре справедливость этого указания.

Получу ли на сей раз несколько слов, Вашей рукой писанных? Мне в том великая нужда. Утешьте

Вашего Паррота.

168. Г. Ф. Паррот – Александру I

Дерпт, 27 августа 1811 г.

Простите меня, мой Возлюбленный, за то, что в предыдущем письме сообщил я Вам ложное сведение касательно пенсии моей свояченицы, вдовы Рота. Ввело меня в заблуждение отсутствие ее имени в перечне, присланном в Рижскую казенную палату. Только что узнал я, что перенесли ее имя в перечень, отправленный в казенную палату Дерптскую. Простите мне мое беспокойство; по письму моему могли Вы судить о том, как оно велико.

Граф Разумовский нападает на наш Устав. Параграф 219 утверждает, что все сочинения, написанные профессорами, освобождаются от цензуры, даже университетской, потому что они сами как цензоры в своих областях науки облечены личной ответственностью. Мера эта не только последовательная, но также и необходимая для того, чтобы избегнуть разногласий, какие могут приключиться, если один профессор цензором своего собрата станет.

Чтобы нас этой привилегии лишить, основывается граф Разумовский исключительно на указе от 31 января 1809 года. Но в указе этом говорится, дословно, что «всякое сочинение, которое член какого-либо правительственного учреждения издать пожелает и о котором начальники его сделают представление, не может быть напечатано без одобрения цензурного комитета, при Университете состоящего». Указ этот вызван был к жизни сочинением Зальфельдта о протестантских церквях, которое столько возражений вызвало и напечатано было после того, как министр юстиции его Вам представил[588]. Сочинения профессоров не входят в число тех, которые нуждаются в представлении, начальниками сделанном. Буквальный и моральный смысл указа подтверждает, что имели Вы в виду исключительно сочинения, исходящие от правительственных учреждений или их сотрудников, а не ученые сочинения и, следственно, не имели намерения отменить один из параграфов нашего Устава. Вдобавок за те два года, что прошли со времени издания этого Указа, ни попечитель, ни предшествующий министр его подобным образом не толковали; ибо прислали нам его, не предписав при этом следовать ему применительно к собственным нашим сочинениям, вследствие чего многие профессора, в том числе я сам, издали книги свои без цензуры и, отправив экземпляры всему Министерству народного просвещения, ни единого замечания в ответ не получили. <Наконец, не подлежит сомнению, что, если рассматривать уровень ответственности, а следственно, и безопасности в области цензуры, уровень этот гораздо выше, когда профессор, который как цензор изучил в совершенстве законы цензурные, лично ответственен за содержание своего сочинения, чем когда распространяется ответственность на целый комитет. Индивид всегда больше страхов испытывает, нежели общество.>

Университет министру сделает представление и потребует, чтобы сообщено оно было Вам для решения. Мера эта необходима ради поддержания законов, которые Вы нам даровали. <Ибо нет ничего более пагубного для процветания какого бы то ни было учреждения, чем подобные покушения на статуты основополагающие, в соответствии с которыми сотрудники в службу вступили. Мало-помалу камни из основания вынимают, и все здание обрушивается. Мы наконец новых сотрудников наняли, и эти члены, из чужих краев призванные, не постигают, как министр может пытаться с помощью произвольных рассуждений упразднить законы основополагающие.>

Поймете Вы, без сомнения, глубочайшее неудовольствие, какое