the sun! and lo thereunder

Riseth wrath, and hope, and wonder,

And the host comes marching on.

Is it war, then? Will ye perish as the dry wood in the fire?

Is it peace? Then be ye of us, let your hope be our desire.

Come and live! for life awaketh, and the world shall never tire;

And hope is marching on.

“On we march then, we the workers, and the rumour that ye hear

Is the blended sound of battle and deliv’rance drawing near;

For the hope of every creature is the banner that we bear,

And the world is marching on”.

Hark the rolling of the thunder!

Lo the sun! and lo thereunder

Riseth wrath, and hope, and wonder,

And the host comes marching on.

Уильям Моррис (1834–1896)

Стог сена на болоте

Она ехала рысью путем ночным,

Для того ль, чтобы молча расстаться с ним?

Для того ль грязь и дождик глухой порой

Выносила она, чтоб увидеть самой

Труп, лежащий у стога средь топких полей?..

Вдоль роняющих капли нагих ветвей,

Слыша каждым своим башмаком стремена,

Долго ехала рысью привычной она —

С юбкой, сбитой к коленям, в грязи, что летит

На пути из-под конских тяжелых копыт.

Дождь стекал по набухшим ветвям,

По тяжелым и мокрым ее волосам,

По ресницам, глазам — прекрасным в тоске.

Дождь и слезы, мешаясь, текли по щеке.

Временами пускали они повода,

И вперед выходил на коне он тогда

Для разведки ночной. Должен был он взглянуть —

Все могло ведь случиться, — спокоен ли путь

Там, в скрещеньи дорог. И, когда отряд

Недовольно шептал, обращался назад,

Чтоб скорей подбодрить утомленных людей.

О, как смутно было на сердце у ней!

От сомнений и страха, не раз и не два

Она всхлипнула глухо. У ней голова

Закружилась от быстрой езды. Ей, дрожа,

Было трудно в озябших пальцах держать

Мокрый повод. Тревоги полна,

Еле чуяла в стремени ногу она, —

Все затем, чтобы без поцелуя ей

С ним расстаться у стога средь топких полей…

Едва они мокрый увидели стог,

По размытой дороге им путь пересек

С войском Годмар-Иуда, готовясь напасть.

Трое огненных львов, оскаливших пасть,

Змеились на знамени у него.

Увидали они вдоль пути своего

Три десятка людей, построенных в ряд.

Роберт взором мгновенным окинул отряд

И почувствовал сразу, что близок конец,

А она на глаза опустила чепец,

Чтобы только не видеть вокруг ничего.

Роберт молвил: «Их двое на одного.

А когда-то при встрече под Пуатье…

Но не надо бояться, сердце мое,

Ведь граница Гаскони уже близка». —

«Ах, — сказала она, — мне так тяжка

Мысль уехать без вас; а потом —

Суд в Париже. И те — вшестером,

И решетка тюрьмы Шателе,

Быстроводная Сена в осенней мгле

Под дождем. И насмешки на берегу

Надо мной — оттого, что я плыть не могу.

Или это — иль жизнь с нелюбимым, с ним,

Чтобы я была проклята небом самим.

О, скорей бы прошел этот час роковой».

Без ответа он крикнул с веселой душой —

«Святой Георгий!» — свой клич в бою,

Положив ей на повод руку свою.

Но никто из его молодцов

Не ответил на этот бодрый зов.

И пока он гневно сжимал свой меч,

Кем-то брошенный ловко, коснулся плеч

Крепкий жгут, — был веревкою связан он

И немедленно к Годмару подведен.

«Жеан! — крикнул Годмар с угрозой в глазах. —

Тот, кого ты любишь, в моих руках,

Если ты мне тотчас не дашь ответ,

Разделишь ты ложе со мной или нет,

Он не увидит дождя конец». —

«Не издевайтесь над ней, наглец,

Или я тотчас же вас убью!»

Лба коснулась она и руку свою

К глазам поднесла — будто видела кровь.

«Нет», — она повторила и отвернулась вновь, —

Будто нечего больше прибавить ей,

И все решено. И Годмар стал еще красней,

К его лицу и к шее кровь прилила волной.

«Жеан! Недалеко отсюда замок мой,

Убежищем надежным привык я его считать.

Что мне мешает сейчас вас силой взять

И сделать немедля все, что хочу,

С вашим строптивым телом, пока, обречен мечу,

Ваш рыцарь крепко связан?» И тотчас улыбка ей

Чуть шевельнула губы, стала она бледней

И на него взглянула надменным прищуром глаз.

«Знайте же, сэр Роберт, я б задушила вас,

Если б вы спали рядом, вгрызлась бы в горло вам

С помощью божьей». И тотчас воззвала к небесам:

«О Иисус, пришлите мне помощь, душу храня.

Они, затравив как зверя, здесь заставляют меня

Выбрать греха дорогу и покривить душой —

Что бы я ни решила. Но шепчет разум мой,

Что могла бы я отказаться от пищи и от питья,

Что этим путем скорее приблизиться смерть моя». —

«Если вы не хотите исполнить волю мою,

То мне, — хотя я вас так люблю, —

Придется сделать иначе. Молчите? Ну, что ж,

Я скажу про то, что знаю!..» — «Но это наглая ложь!» —

«Ложь? Я клянусь богом, присутствующим тут,

Что ее в Париже охотно истиною сочтут.

Вы знаете, как громко кричали там о вас:

Отдайте Жеан, смуглянку, отдайте ее сейчас,

Отдайте Жеан. Хотим мы ее утопить или сжечь». —

«О Роберт мой, мне лучше было бы мертвой лечь!» —

«Кто бы конец подобный жалким назвать не мог

Для этих длинных пальцев, для этих стройных ног,

Для этой высокой шеи и гладких нежных плеч, —

Конец, о котором после долго вели бы речь

Все, кто его увидит? Лишь час могу я ждать,