мне добра». В больнице он ведет себя как всегда, так же холоден, скрытен, невозмутим. А мать, она готова была извлечь пользу из ваших сильнейших страданий. Когда мы застали его раненым у матери, то она сказала ему: «Скажи дяде причины твоего поступка, открой ему сердце твое. Ты видишь, что теперь самая удобная минута, он слаб и готов исполнить все твои желания», но Карл упрямо ответил: «Не желаю говорить с ним». Можно ли добиться чего-либо при его безмолвии и скрытности?»

Навещая часто Карла в больнице, где он лежал, композитор не раз встречался с Царицей Ночи, назойливо-льстивые приветствия которой вызывали его негодование; однажды, придя поздно к сыну и встретив уходившего Бетховена, она пишет ему в тетрадь:

«О, какое горе постигло вас… Пожалуйста, передайте поклон вашему Карлу; я хотела навестить его, но прием кончается в 5 часов… Ну, господин ван Бетховен, вот мы и помирились… Я любила вас, господин ван Бетховен, как брата, я лишь заботилась о помещении и столе Карла; я никогда не говорила о вас ничего дурного, да и позорно заниматься этим. Я удивляюсь вашему гению и ценю ваше сердце».

Ненавистная композитору женщина точно издевается над больным стариком, поглощенным заботами о племяннике. А в это время беспутный юноша уносится мыслью вдаль от матери и дяди, мечтает о мундире, о погончиках, петличках; надо лишь склонить дядю, и вот он решается однажды, заметив его чрезвычайно ласковый, благожелательный взгляд над своим изголовьем, вписать в тетрадь:

«Я еще в таком состоянии, что прошу тебя избегать воспоминаний о случившемся, о непоправимом… Я буду счастлив, если ты исполнишь мою просьбу относительно военной службы… Не думай, что карьеру эту я избираю с отчаяния, и постарайся все устроить».

После покушения Карла на самоубийство, после неудачных экспериментов его воспитания в пансионах дель Рио и Блехлингера, после не менее бесплодных учений в университете и в политехникуме юноше нетрудно было добиться согласия дяди на осуществление своей мечты и поступить на военную службу, в чем немало помог Стефан Брейнинг, друг детства композитора, возобновивший с ним дружеские отношения и сам служивший в армии.

Как помнит читатель, главной причиной ссоры композитора с Брейнингом были увещания последнего не брать на себя тяжелой ответственности в виде опеки и усыновления Карла; Бетховен же, поставивший себе задачей всей жизни именно воспитание племянника, нашел тогда вещие слова друга оскорбительными и прекратил с ним сношения; теперь тот же Карл, его покушение на самоубийство, его болезнь и решение поступить в армию восстановили былую связь двух друзей, спустя год почти одновременно покинувших земное бытие. «И какую же иную карьеру мог теперь избрать молодой человек, запятнавший свое имя», – восклицает Л. Ноль. Эпоха реакции была именно той атмосферой, в которой могли расти и развиваться не науки и искусства, не ученые и артисты, а лишь милитаризм в своих многообразных видах и представителях.

Выбор Карлом военной карьеры, конечно, не мог вызвать сочувствия дяди, так как, несмотря на гром побед, оглашавших Европу, не только композитор-философ, но и австрийский народ относился враждебно к милитаризму, высмеивая блестящих сынов Марса:

В кофейнях, притонах, на псарне

Наш офицер кончает воспитанье.

Но хотя Карл имел все данные, чтобы стать вольноопределяющимся, а затем офицером, тем не менее нашлись и здесь препятствия довольно странного свойства: самоубийцу надо было сначала поставить на путь истинной веры, он должен был сдать экзамен по Закону Божию, он должен был отречься от тех идей, которыми обладал по милости дяди, не умевшего внушить племяннику понятия о нравственности. Таково было требование полиции, контролировавшей добронравие обывателей и готовой обвинить Бетховена в деморализации Карла; таково же было затем требование военного начальства, своим суровым обращением вызывавшего беспокойство и усиленные заботы дяди.

К Брейнингу.

Относительно Карла нужно иметь в виду три вещи: во-первых, чтобы с ним не обращались, как с провинившимся, иначе последствия будут обратные желанным; во–2-х, чтобы получить повышения, он ведь не обязан вести жизнь совершенно убогую и незаметную. В–3-х, ведь ему тяжело быть слишком стесненным в отношении еды и питья, я тебя не упрекаю…

А в своем дневнике тогда же пишет: «Я хочу лишь добиться его исправления, если же теперь пренебрегать им, то может случиться еще худшее… Мать, вероятно, уедет в Пресбург… Надо преследовать его страсть к игре; без этого исправление немыслимо». И вот настойчивый дядя вновь принимает меры к устранению постороннего дурного влияния на юношу, вновь хочет взять его к себе, о чем сообщает чиновнику Шапке, прося его содействия.

Советнику Шапке.

В магистратском отделении сената по особо важным делам полиции в Вене.

Его благородию г-ну магистрат-советнику ф. Шапке.

Милостивый государь!

Настоятельно прошу вас распорядиться, чтобы, по предстоящем через несколько дней выздоровлении, моего племянника никто не мог взять его из больницы кроме меня и г-на ф. Хольца. Нельзя допустить сближения его с матерью, личностью крайне развратною со скверным, злым характером; она хотела через Карла выпросить у меня денег и возможно, что разделила бы их с ним; она сносилась с распутным соучастником Карла. Мои заботы о нем и мои просьбы основаны на том, что она прибегает к возмутительным средствам, чтобы найти отца своей дочери, и он может познакомиться с женщинами далеко не порядочными. Уже привычка бывать у такой личности не может привести к благонравию. Прошу обратить на это особенное внимание и шлю лучшие пожелания; прибавлю только, что очень рад был познакомиться с человеком столь выдающегося ума, хотя знакомством этим я обязан столь печальному для меня случаю. Остаюсь милостивый государь с истинным почтением.

Милостивый государь!

Г. придворный советник фон Брейнинг и я обдумывали, как быть, и решили оставить Карла несколько дней у меня (потому что ему предстоит отправиться отсюда в полк). Сказанное им является только порывом гнева под впечатлением моих наставлений, так как он уже решил изменить образ жизни; но и после этого он высказал по отношению ко мне глубокую привязанность, будьте уверены, что даже в известном вам обстоятельстве я свято соблюдаю гуманность; ваши увещания принесут пользу. Не мешает также дать ему понять, что за ним наблюдают незаметно даже тогда, когда он находится у меня.

Прошу принять уверение в глубоком почтении к вам ревностного поборника гуманности, стремящегося сеять добро всюду, где только возможно.

Ваш преданнейший Бетховен т. р.

В сентябре 1826 года, недели за две до выхода из больницы, Карлу была предписана исповедь; духовник был вполне удовлетворен раскаянием юноши, о чем Хольц спешит сообщить дяде,