задачей было — не выделяться среди технетов, и раз они брали билеты, следовало взять и ему. Кто знает — может быть, они сохранили, среди прочих достижений цивилизации, и билетных контролеров?

Поезд подошел без опоздания — самый обыкновенный поезд, какие и раньше здесь ходили, не с креслами самолетного типа, но с давно и прочно знакомыми жесткими полками. Билетов никто не проверял, да это было бы весьма затруднительно в плотно набитом вагоне; в нормальной обстановке Милов избегал толчеи, но сейчас теснота его обрадовала: он почувствовал себя растворенным в массе, невидимым, а значит — находящимся в безопасности.

Всё было, как у людей — если не считать молчания, полного безмолвия, в котором проходила поездка. Каждый (чувствовалось) был здесь сам по себе, обособлен и одинок, и до всех остальных ему не было никакого дела, гори они синим огнем. В общем, не удивительно, — решил Милов: все-таки, только людям свойственно сочувствие и сопереживание; ну, еще собакам, может быть — но уж никак не механизмам.

До Текниса поезд шел три часа, дольше, чем в старые времена, — останавливаясь, как говорится, у каждого столба; с каждой остановкой народу всё прибавлялось, так что под конец даже дышать стало затруднительно. Это, кстати, убедило Милова в том, что технеты вдыхают и выдыхают воздух точно так же, как люди; весь этот механизм был скопирован идеально точно. Но еще более поразило Милова то, что роботы эти обладали — как если бы они были людьми — каждый своим обликом, отличаясь от других и фигурой, и чертами лица; технеты вовсе не походили друг на друга, как походят продукты крупносерийного производства, они действительно были — каждый сам по себе. Это было приятно, но и опасно: совсем неумного нужно было расслабиться, чтобы поверить, что ты находишься в нормальном человеческом окружении — и внутренне разоружиться; а этого делать было никак нельзя.

И только глаза напоминали о том, что это все же не люди: даже не равнодушный, но по-настоящему пустой взгляд ничего не выражающих глаз, которые у технетов вряд ли можно было назвать зеркалом души. Да у них и души, надо полагать, не было. Если только она не является всего лишь производным достаточно сложно организованных тканей — на чем продолжают настаивать убежденные материалисты.

(Но — каждому воздастся по вере его…)

Когда поезд остановился, наконец, у столичного перрона, пассажиры стали выходить без липшей толкотни, старались не мешать один другому; возможно, и здесь сказывалось стремление к обособленности. На вокзале не было никакого контроля (чего Милов в глубине души опасался), всё было тихо-спокойно, не чувствовалось, что в этой стране чего-то боятся. Да, собственно, бояться им было и нечего.

Кроме, быть может, самих себя? Трудно сказать. До сих пор и в поведении человеческих масс слишком много неясного, а поведение массы андроидов никто до сих пор вообще не изучал — по причине отсутствия предмета исследования.

Так или иначе, Милов благополучно покинул вокзал (ничуть не изменившийся с той поры, когда он уезжал отсюда в последний раз) и, старательно подражая окружающим, направился к недалекому отсюда центру.

Глава третья

1

(164 часа до)

В последний, двадцать восьмой день месяца Сетей, иными словами, в канун первой Недели Провозглашения, в двадцать два часа с минутами в Текнисе, на углу Шестой Юго-Восточной спицы и Третьего Внутреннего обода (в том месте, где он носит название Сквера Четырех Единиц), случилось необычное. На широком тротуаре, по которому двигалось еще довольно много прохожих (движение в столице иссякает обычно к двадцати трем), вдруг возникла какая-то сутолока. Шагавшая по своей стороне тротуара, среди многих других, техналь первого рабочего срока, чей вид не вызывал никаких сомнений относительно ее состояния, оказалась на деле неисправной; внезапно, ни с того, ни с сего она участила ритм дыхания, сбилась с нормального темпа движения, создавая тем самым неудобства для двигавшихся вслед за ней, несколько раз, уже совсем остановившись, переступила ногами — и медленно опустилась на тротуар; мгновение удержалась в сидячем положении, а затем и вовсе улеглась горизонтально — не то, чтобы поперек тротуара, но наискось, так что приходилось переступать через нее, чтобы задержка движения не стала серьезной.

Несколько шедших позади нее технетов и техналей так и сделали, и это было вполне обычно и естественно, потому что никто из них не принадлежал к Службе Исправности. Однако, шедший в нескольких метрах за ними технет неожиданно и неоправданно увеличил скорость и опасно устремился вперед, для чего ему пришлось войти в соприкосновение с передними; они еще не успели отреагировать на его действия, как он уже поравнялся с упавшей техналью, резко остановился, опустился на колени, обнял ее за плечи и начал приподнимать с тротуара — хотя ничто в его облике, начиная с цвета комбинезона, не говорило о принадлежности ни к Службе Исправности, ни к Системе Порядка. Да, именно опустился на колени рядом с нею, окончательно прервав движение по тротуару, обнял и начал поднимать, не имея на то никакого права.

Он подсунул ладони под плечи упавшей и ощутил тепло ее тела. Приподнял ее, чтобы удержать в сидячем положении; сильно подул ей в лицо — а что еще он мог сделать? Она медленно открыла глаза, большие, карие.

— Вам плохо? — Но тут же он поправился: — Вы неисправны?

— Я… Трудно дышать… я… — Но тут во взгляде ее зажегся страх. — Я исправна, совершенно исправна, прошу вас…

— Я помогу вам.

— Прошу вас… Это случайность, у меня все в порядке, уверяю…

— Но я ведь ничего…

Ее взгляд, только что еще туманный, прояснился.

— Вы… не слис? Нет, вижу… И не сипо? Но тогда…

От нее исходил тонкий, горьковатый запах, и технет, стоявший на коленях, невольно вдохнул поглубже. Кто-то, чтобы пройти, толкнул его коленом, чья-то куртка мазнула по голове.

— Вставайте, вы можете? Поднимитесь же! Как вас зовут?

— Нет, голова кружится… Но вам нельзя…

— Я провожу вас — вам снова может стать дурно…

Кто-то с силой сжал его плечо. Технет поднял голову.

То был слис. Второй остановился в двух шагах. Слисы всегда прибывали не позже чем через пять-шесть минут после проявления неисправности. И всегда не менее, чем вдвоем.

— Встаньте, — голос слиса был, как и полагается, ровен и негромок. — Ваш номер? Постоянное место? Когда возникла неисправность? При каких обстоятельствах?

Слис смотрел не на техналь, а на него — и спрашивал, следовательно, о его неисправности.

— Я в порядке, слис.

— Вы