пояснил он, чуточку бесцеремонно, как мне показалось. — На что вы предназначаете основную часть народного дохода? Ну, вспомните, пожалуйста: какие-нибудь гигантские инженерные начинания, архитектура в космическом масштабе, гравитационно-солнечные пусковые установки, да? — быстро подсказывал он мне.

— А, строим… мы строим, — буркнул я. — Народный доход не очень-то велик, много идет на вооружение…

— Вооружение чего? Континентов? Против землетрясений?

— Нет… войска… армии…

— Это что? Хобби?

— Не хобби… внутренние конфликты… — бормотал я.

— Но это никакая не рекомендация! — сказал он с явным неодобрением. — Ведь не прилетели же вы сюда прямо из пещер! Ученые ваши давно должны были рассчитать, что всепланетное сотрудничество всегда выгоднее, чем драки за добычу и гегемонию!

— Рассчитали, рассчитали, но есть причины… исторического характера, знаете ли…

— Оставим это! — сказал он. — Ведь я здесь не защищать вас должен, как обвиняемых, а рекомендовать, выдвигать, указывать на ваши заслуги и добродетели. Понимаете?

— Понимаю…

Язык мой одеревенел, будто его кто заморозил, воротничок фрачной сорочки жал, манишка размякла от пота, который лил с меня ручьями; я зацепился верительными грамотами за ордена и надорвал наружный лист. Тарраканин, нетерпеливый, а вместо с тем барски-надменный и слегка отсутствующий, заговорил с неожиданным спокойствием и мягкостью (тертый дипломат!):

— Я, пожалуй, буду говорить о вашей культуре. О ее выдающихся достижениях. Есть у вас культура? — бросил он внезапно.

— Есть! Великолепная! — заверил я.

— Это хорошо. Искусство?

— О да! Музыка, поэзия, архитектура!

— Значит, все же есть архитектура! — воскликнул он. — Превосходно. Это я запишу. Взрывчатые вещества?

— Как — взрывчатые?

— Ну, творческие взрывы, управляемые для регулировки климата, передвижения континентов, рек… это у вас имеется?

— Пока только бомбы… — сказал я и уже шепотом добавил: — Но они очень разные… напалмовые, фосфорные, даже с ядовитыми газами…

— Это не то, — сухо ответил он. — Будем держаться в сфере духа. Во что вы верите?

Этот тарраканин, которому предстояло нас рекомендовать, вовсе не был, как я уже сообразил, специалистом по земным делам, и при мысли о том, что от выступления столь невежественного существа зависит, быть нам или не быть на всегалактическом форуме, у меня, по правде говоря, дыханье сперло. «Что за невезенье, — думал я, — надо же было, чтобы как раз отзвали того, настоящего землиста!»

— Верим во всеобщее братство, в превосходство мира и сотрудничества над войной и ненавистью, считаем, что мерой всех вещей должен быть человек…

Он положил тяжелый присосок на мое колено.

— Почему же человек? — сказал он. — Впрочем, но будем об этом. Но ваш перечень негативен: не надо войны, не надо ненависти… Туманности ради, неужто нет у вас никаких положительных идеалов?

Мне было невыносимо душно.

— Мы верим в прогресс, в лучшее будущее, в могущество науки…

— Наконец что-то! — воскликнул он. — Так, науки… это хорошо, это мне пригодится. На какие науки вы больше всего ассигнуете?

— На физику… Исследования в области атомной энергии…

— Это я уже слыхал. Знаете что? Вы, главное, молчите. Я уж сам этим займусь. Говорить буду я. Положитесь во всем на меня. Не падайте духом! — Эти слова он произнес, когда повозка остановилась перед зданием.

Голова у меня кружилась, и все перед глазами вращлось; меня вели хрустальными коридорами, какие-то незримые преграды раздвигались с мелодичным вздохом, потом я мчался вниз, вверх, опять вниз, тарраканин стоял рядом со мной, громадный, молчаливый, покрытый складчатым металлом, — и вдруг все застыло, прозрачный пузырь вздулся предо мной и лопнул. Я стоял на дне зала Генеральной Ассамблеи. Серебристо-белый амфитеатр, воронкообразно расширяясь, уходил вверх спиралями скамей; делегаты повсюду расцвечивали изумрудом, золотом, пурпуром белизну спиральных ярусов, бередя глаз мириадами таинственных сверканий. Я не сразу научился отличать глаза от орденов, тела делегатов от их искусственных продолжений — видел только, что двигаются они оживленно, подтягивают к себе по белоснежным пюпитрам кипы документов и какие-то черно-блестящие, будто антрацитовые, таблички; напротив меня, на расстоянии полусотни шагов, окруженный стенами электронных машин, за рощицей микрофонов покоился на возвышении председательствующий.

В воздухе звучали обрывки разговоров на тысячах языков; звездные жители говорили в диапазоне от глубочайших басов до тонов высоких, как птичий щебет. Чувствуя, что пол проваливается подо мной, я одернул фрак. Раздался протяжный нескончаемый звук — это председательствующий пустил в ход машину, которая ударила молотком по пластине из чистого золота, и металлические вибрации ввинчивались мне в уши. Тарраканин, возвышаясь надо мной, указал, куда надо садиться, и голос председательствующего поплыл из невидимых мегафонов; я же, перед тем как сесть у прямоугольной таблички с названием родной планеты, обводя взглядом круги скамей, силился сыскать хоть одну родственную душу, хоть одно человекообразное существо — но тщетно. Огромные клубни, окрашенные в теплые тона; слоистое желе, вроде бы красносмородиновое; мясистые выросты, опирающиеся на пюпитры; лица, по цвету схожие с хорошо заправленным паштетом, либо светленькие, как рисовые запеканки; плавники, присоски, щупальца, в которых находилась судьба дальних и ближних планет, двигались передо мной, будто в замедленной съемке; не было в них ничего уродливого, ничего отвратительного, вопреки всем нашим земным представлениям, — будто я имел дело не со звездными чудищами, а с творениями скульпторов-абстракционистов либо фантазеров от кулинарии.

— Пункт восемьдесят второй, — прошипел мне на ухо тарраканин и сел.

Я последовал его примеру. Поднес к уху трубку, лежащую на пюпитре, и услышал:

— Устройства, которые, согласно договору, ратифицированному Высоким Собранием, Альтаирское Содружество поставило Шестерному Объединению Фомальгаута, обнаруживают — как запротоколировано специальной подкомиссией ООП, — свойства, не могущие быть результатом частных отклонений от технологической рецептуры, апробированной высокими договаривающимися сторонами. Хотя, — как правильно замечает Альтаирское Содружество, — сконструированные им отсеиватели излучения и планеторедукторы наделялись способностью к репродукции, гарантирующей возникновение машинного потомства (что предусмотрено и в платежном соглашении высоких договаривающихся сторон), однако же, данная способность должна была проявляться, согласно с действующими во всей Федерации законами инженерной этики, в виде сингулярного почкования, а не возникать вследствие ввода в упомянутые устройства программ с противоположными знаками, что, к сожалению, имело место. Такая двойственность программ привела к возникновению сексуальных антагонизмов в сфере главных энергетических комплексов Фомальгаута и вследствие этого — к сценам, оскорбляющим общественную нравственность, а также наносящим серьезный материальный ущерб истцу. Поставленные агрегаты, вместо того чтобы заниматься работой, для которой они предназначены, часть своей смены посвящали мероприятиям по сексуальному подбору, причем их непрерывная беготня со штепселями, имеющая целью акт воспроизведения, привела к нарушению Панундского Устава и к возникновению машинографического взрыва; в обоих этих огорчительных явлениях виновен ответчик. А потому настоящим объявляем задолженность Фомальгаута Альтаиру аннулированной.

Я отложил трубку — слишком уж разболелась голова. Черт бы побрал машинное оскорбление общественной нравственности, Альтаир, Фомальгаут и все