class="p">Вдруг он почувствовал еще один взгляд. Повернулся и заметил темноволосую девушку в углу зала. Она поправила прядь — из уха выглянул синий хвостик. Антон улыбнулся и ей тоже, но она уже смотрела куда-то поверх его плеча.

— Марк! Арбенин, иди-ка сюда! — позвала директриса.

Со сцены спустился кудрявый мелкий парень в толстовке и приблизился к ним.

— Да, Мария Дмитриевна? Мы готовимся.

— Я вижу, вижу. Марк, это Антон Алексеев, ваш новенький мальчик, — просюсюкала она, разве только по головке не погладила.

Антона покорежило от «мальчика», но он помнил, что отец велел держать язык за зубами — пока не подписан приказ о зачислении.

Марк смерил его изучающим взглядом и нахмурился:

— Так апрель же.

— Ничего. — Директриса повернулась к отцу: — Марк — староста 11 «А». Очень ответственный юноша, так что можете не переживать. Ваш сын в надежных руках и в очень приличном классе.

А этот, выходит, все-таки «юноша»?

Со сцены кубарем слетел пухлый парень и заорал:

— Алекс, ну ты че толкаешься!

— Места много занимаешь.

Раздался смех.

— Это они балуются, вы не подумайте! У нас не дерутся, никого не обижают.

— Антон тоже не дерется. Брезгует, — процедил отец, а Антон сжал кулак и убрал его за спину.

Марк мялся:

— Мне познакомить Антона со всеми? Мы сейчас репетируем…

— Нет-нет, мы поедем, дела. Антон уже завтра со всеми познакомится, да ведь? — тон отца не оставлял вариантов.

Антон кивнул. Уходя, он бросил еще один взгляд на девушку в углу. Та сидела прислонившись к стене и закрыв глаза.

Он пытался подобрать ей определение — и не мог.

1 день после

Соня отпила воды и поставила стакан обратно:

— Она тогда сказала, что он какой-то странный, раз молчит все время. Я еще подумала: надо же, обратила на кого-то внимание.

Толбоев покивал:

— Тростянецкая, да? То есть сразу что-то закрутилось?

— Видимо. Мне кажется, такие люди притягиваются. Чувствуют друг друга, — она пожала плечами.

— Какие «такие»?

— Такие. Странные.

— Как вы с Марком?

— Я не с Марком, — Соня отрезала.

40 дней до

Отец все еще прощался с директрисой в фойе, не выпуская ее руку из своей, под конец даже наклонился и припал к этой самой рученьке с мерзкой улыбочкой, и Мария Дмитриевна захихикала, как школьница, а Антон подумал: а ведь и правда, эта женщина когда-то была такой же школьницей, так же боялась директрисы, так же юлила на уроке и списывала на экзамене, и что-то же ее подтолкнуло к тому, чтобы схорониться в этой школе, укутавшись в директорскую мантию и даже не желая свободы.

Антон отвернулся к окну: один забор, следом второй, за ним жилой дом, в доме арка, за аркой во дворе машина. Всего пара минут и пара сотен метров — и он снова дома, то есть в машине, пусть даже с отцом, ведь он будет спрятан на заднем сиденье. Машина была ему больше домом, чем сам дом — несуразно большой, с панорамным остеклением, которое выставляло их жизнь напоказ, так что в его комнате шторы всегда были закрыты, а свет исходил только от абажуров. Дом, полный чужих людей — отцовых друзей, партнеров, партнерш по делам, которые превращались в партнерш по постели и задерживались на несколько дней, а то и недель, — нигде и никогда он как будто не мог быть один, только в машине, только без отца, когда гнал в никуда по шоссе на полной скорости.

Машина была ему панцирем, трансформирующим его во что-то большее, что-то сильное, и каждый раз, когда его вытряхивали наружу и заставляли извиваться на глазах у других, он чувствовал себя червяком.

— Антон! — отец дернул его за рукав пиджака. Глаза сузились, уголок рта подергивался — он едва сдерживался, пока дражайшая Мария (или Марина?) Дмитриевна продолжала щебетать.

— Я уверена, Антоша вольется в коллектив. У нас работает прекрасный психолог, Елена Сергеевна. Она как раз завтра проводит тестирование в одиннадцатых классах, так что, если у Антоши, учитывая его обстоятельства, возникнет дополнительная потребность в адаптации…

Все-таки увидела это в нем и ткнула. «Дополнительная потребность в адаптации». Он что, новый питомец, чтобы его адаптировать? Может, его еще и в отдельный вольер усадят? Чтоб не ссался, не кусался и не жрал всякую дрянь?

Прозвенел звонок, заглушив бесконечный директорский клекот, а из глубин здания донесся гул освобожденных от заключения. Отец кивнул напоследок и толкнул Антона в спину: двигай уже.

Выйдя, он выматерился.

— Дел на десять минут, а час отожрала. С бабами всегда так.

Антон молчал, хотя знал, что следовало хотя бы поддакнуть. Каждый раз, когда от него чего-то ждали, он поступал обратным образом, каждый раз выводя этим окружающих из себя.

Можно вывести отца из себя, но не отца из себя.

— И ты еще!

Антон не реагировал. Отец пнул камень, тот отлетел в сторону.

— Молчал. Как дебил какой-то.

Антон отсчитывал шаги до машины: вот, осталось только повернуть во двор и… Нырнул на спасительное заднее место. Отец сел за руль и бросил взгляд в зеркало. Угроза миновала: в машине отец всегда утихомиривался, переключаясь на дорогу.

Отец повторил уже беззлобно:

— Как дебил какой-то. Снова в школу.

— Осталось немного, — тихо проговорил Антон.

Много. Он знал сколько.

Высчитывал: 40 дней до последнего звонка. 45 дней до первого ЕГЭ, 60 до последнего. И это закончится. Это все наконец-то закончится. А что будет дальше, он не знал и жил как в злой шутке про долгосрочное планирование в расчете на апокалипсис.

— Смотри у меня. Если опять что пойдет не так, уедешь в рехаб. Даже нет, не в рехаб, жирно будет. Отправлю к бабке.

У бабки в деревне горы, речка, художники на берегу, паромы, блины по утрам и цикады ночью. Отец, видимо, и сам это сообразил, поэтому добавил:

— А потом сразу в армию, понял? Так что учись и не выделывайся. — Он тронулся с места и выехал на дорогу, ведущую от школы.

Антон кивнул и уставился в окно, за которым проплывал забор — еще один забор.

1 день после

Марк уже полчаса вертелся на месте. Толбоев догадывался почему, но сам ничего не предлагал. Мальчишка посмотрел на часы и