— Мне надо…

Толбоев сделал вид, что не понял:

— Воды? Позвонить?

— Выйти, — по-школьному пробормотал он.

«Зачем?» — хотел добить его Толбоев, но вдруг пожалел:

— Сейчас организуем.

— Здесь? — голос Марка дрогнул.

Толбоев едва удержался, чтобы не указать на горшок с цветами в углу.

— Нет, конечно. Тебя проводят.

Толбоев позвал дежурного. Когда Марка вывели, он вновь открыл папку и вытащил фотографию.

11 «А» улыбался в полном составе.

Хотя не в полном.

На этом фото нет Антона Алексеева и Алины Тростянецкой.

40 дней до

По дороге домой отец разговаривал по громкой связи, так что Антон незаметно воткнул наушник только в одно ухо — на случай если отец вдруг решит к нему обратиться. Так Антон узнал, что завтра он улетает, да еще и на два дня.

За ужином Антон уныло болтал ложкой, слушая поучения. Менялись сады, школы, классы, но речь отца оставалась неизменной, будто Антону каждый раз включали старую запись — еще из тех, что когда-то наверняка включал отцу его отец, и так бесконечная цепь отцов давала наставления друг другу, наставляя отцов прошлого и будущего друг против друга.

— Ты, как сегодня, не телься. Ты заходишь в класс — и сразу должен им показать, что у тебя яйца есть. У них там сложившийся коллектив, ты для них чужак. Так что с порога дай им мужика, понял? И на камчатку не садись, не шкерься. А то я знаю тебя. Сядешь назад — там твое место и будет.

А ведь там ему и место — в вечных отстающих от слишком классного поезда, пусть этот поезд и летит в пустоту.

У параши, мог бы добавить отец.

— Это же не зона, — Антон поморщился и выложил кусок баранины из харчо. Ненавидел этот запах с детства и каждый раз говорил отцу, но толку-то, если меню заранее согласовано.

— Почти.

Отец хохотнул и снова стал рассказывать байку, как родители боялись, что его будут дразнить из-за маленького роста, и поэтому отдали на карате еще до первого класса, а потом их через день в школу вызывали — так он всех там построил. Эту историю Антон тоже слышал уже десятки раз, и, если когда-то она казалась ему смешной, сейчас он думал: а каково было тем, кому от него доставалось?

Отец наконец вспомнил:

— Там, кстати, на сцене была такая, со звездой в башке. Явно из главных, ты присмотрись.

Антон пожал плечами:

— Не в моем вкусе.

— Азиаточки? А мне нравятся.

«Азиаточки» раньше появлялись в роли помощниц по хозяйству, каждая из них, не разменявшая четвертый десяток, оказывалась на второй ставке в отцовской спальне. Одну Антон обвинил в воровстве, другую в том, что она к нему приставала. Третью домработницу спустя отец догадался, в чем дело, и все-таки заключил договор с клининговой компанией, откуда приходили женщины возраста директрисы и старше.

Уже после ужина отец наконец сообразил предупредить:

— Мне надо мотнуться завтра с утра. Вернусь в четверг. Веди себя хорошо, понял?

Антон побрел в свою конуру на втором этаже. Перед сном подошел к календарю над столом и зачеркнул сегодняшний день, обнулив неделю свободы.

15 апреля.

Осталось немного.

1 день после

Соня покачала головой:

— Так не годится. Вы сказали, только один вопрос. Я ответила: пришел Антон — и все началось. Больше я ничего не скажу. Пока она не приедет.

Толбоев бросил взгляд на часы:

— Мы звонили. Она не взяла трубку.

Соня отвернулась и закусила губу:

— Она приедет. Она же знает, что меня нет дома.

— А для нее это важно?

Дернулась. Ох уж эти детки.

— Конечно, она за тобой приедет. Но мы все равно пока сидим. А вот скажи мне знаешь что. Вот ты заговорила о Тростянецкой. Что она странная. А в чем это проявлялось?

Она задумалась. Ответила с паузой:

— Да… как будто ни в чем особенном. Просто мало с кем общалась. Сидела одна. Ни с кем не дружила. Ни в чем не участвовала. Она сторонилась чужих.

— Так было всегда?

— Ну… она пришла в восьмом классе. В середине, кажется. И там была с ней какая-то история. Ну и потом по мелочам набралось. Тростянецкая просто очень сильно на все реагировала. Эмоциональная и такая…

— Импульсивная?

— Да, правильное слово. Что в голову придет, то и делает. С Антоном так и вышло.

39 дней до

Антон выехал из дома слишком поздно и сейчас опаздывал уже ко второму уроку. Не надо было так долго копаться перед зеркалом, выбирая толстовку, — не попал бы в пробку на въезде в город, не надо было брать машину отца — объехал бы на такси по выделенке. Однако сегодня ему особенно нужен был панцирь — и в одежде, и в дороге.

Он завернул на узкую улицу, ведущую к школе, и тихо выругался: по проезжей части плелась девушка в черной косухе с потертостями на спине. Тротуары по бокам были запаркованы, так что деться ей действительно было некуда, но шла она ровно посередине, да и шла еле-еле переставляя ноги — ноги, впрочем, красивые, очень стройные, в тонких темных колготках.

Антон тащился позади, надеясь, что она все же обратит внимание на машину — но нет. Тогда Антон, подъехав уже совсем близко, коротко посигналил — вместо того чтобы спокойно отойти в сторону, девушка заметалась, споткнулась и рухнула перед капотом, Антон едва успел притормозить.

Он выругался и выскочил из машины. Девушка сидела на коленях и щупала асфальт вокруг себя, будто искала очки. Он тронул ее за плечо:

— Вы чего? Целы? Встать можете? Помочь?

Она скинула его руку и продолжила высматривать что-то.

— Наушник вылетел, — пробормотала в сторону.

Антон вздохнул и тоже присел рядом с ней. Бросил взгляд на ухо, из которого моллюском выглядывал синий хвостик.

— Может, закатился?

Лазить под машиной он точно не собирался, но и она не собиралась уходить. Мотнула головой так, что тяжелые темные волосы в тугом хвосте хлестнули его по носу. Он включил фонарик и посветил под машиной, но ничего. На повороте показался другой автомобиль. Антон поднялся:

— Давайте сядем, и я вас подвезу. Заодно и решим.

— Мне сюда, — она кивнула на школу.

«Да мне тоже»,