Аламез ехал медленно. Гнать коня было не только неразумно, но и опасно. Хоть в поле, через которое шла дорога, и не виднелось ни души, но моррон не сомневался, за ним издалека приглядывают несколько пар зорких глаз. Вблизи от побережья находилось много войск. Готовые в любой миг вступить в бой пешие и конные отряды герканцев пока скрывались по лесам, где терпеливо ожидали приказа о выступлении. Их дозорные наверняка держали одинокого всадника на прицелах дальнобойных, осадных арбалетов, и если им хоть что-то не понравилось бы в его поведении, то пальцы стрелков без колебаний немедленно нажали бы на спусковые механизмы.

Главный закон войны жесток и неумолим: Чужак всегда останется чужаком, даже если он вроде бы твой соотечественник и от рождения благородных кровей. Провоцировать ни солдат, ни просто вооруженных людей нельзя, если, конечно, тебе дороги жизнь и спокойствие. Твои действия должны быть просты и понятны. В них не должно таиться даже призрачного намека на двусмысленность.

Чувствуя на спине пристальные взоры затаившихся в кронах деревьев часовых, Аламез успешно миновал близкий к лесу участок дороги, и лишь когда удалился от опушки на расстояние большее, чем дальность полета болта из самого мощного арбалета, позволил себе наконец-то пришпорить почти заснувшего на ходу коня. Уже через четверть часа взору моррона предстала тихая водная гладь Немвильского озера, а он сам оказался на развилке трех одинаковых, как сестренки-близняшки, дорог. Указателя, конечно же, не было. Местные жители и так прекрасно знали, какая дорога куда ведет, а пришлый люд редко приближался к пограничному берегу. Шевария была совсем не той страной, куда часто жаловали герканские торговые караваны и ищущие в далеких путешествиях спасения от хандры и скуки высокородные господа.

Одна из трех дорог точно вела в Мефлеж, но вот какая именно, моррон не знал, и хоть пытался найти ответ по многочисленным следам на земле, но так и не смог. По всем трем дорогам в последние дни прошли толпы народа, а пастухи прогнали столько скота, что определить было ничего невозможно. Лишь в одном Дарк был уверен наверняка: каждое ответвление вело к покинутым жителями деревням, и в конце любого из трех путей его ожидала примерно одна и та же картина – зловещая тишина опустевшей округи и устрашающий вид оставленных хозяевами домов.

Впервые за все время странствия Аламез пребывал в растерянности, не решаясь, по какой из трех дорог ему направить коня. Ни натренированная логика, ни богатый жизненный опыт не могли подсказать озадаченному моррону ответ, но тут ему на помощь пришло само Провидение. Вдали на одной из дорог показались крошечные фигурки всадников. Их было всего трое – слишком мало для конного разъезда, но слишком много для обычных посыльных, ведь вестовые ездили поодиночке даже в опасное военное время.

По мере приближения всадников стали заметны детали их одеяний. На всех троих были плащи, под которыми явно скрывались кольчуги. На головах скачущих были шляпы, а не шлемы, но Дарка это не ввело в заблуждение. К нему приближались военные, на всякий случай маскирующиеся от, возможно, тайно проникших в округу шеварийских шпионов, а не обычные господа, вдруг решившие непогожим, пасмурным днем совершить небольшую конную прогулку. Их лошади казались чересчур замученными да чахлыми и, похоже, сильно недоедали. До такой степени измождения бедных животных могли довести лишь прижимистые интенданты пехотных полков, не видящие смысла хорошо кормить перевозчиков продуктовых телег да развозчиков вестовых.

Дарк не ошибся. Еще до того как всадники подъехали к нему вплотную, он точно определил род занятий троих молодых людей и их принадлежность не к конному, а к пехотному отряду. Вот только с целью их спешной поездки моррон оплошал. Как мог Аламез догадаться, что троим армейским посыльным, случайно встреченным им в чужой местности, прекрасно известно, кто он таков?

– Имею ли я честь говорить с благородным рыцарем Дитрихом фон Херцштайном? – почтительно произнес самый молодой и, похоже, самый бойкий на язык всадник, как будто невзначай распахнув полы запыленного плаща и продемонстрировав Дарку не только кольчугу армейского образца, но и красно-желтый мундир недавно набранного второго пехотного мелингдормского полка.

– Вы не ошиблись, ми… молодой человек, это именно я, – кивнул Аламез, с непривычки чуть не оплошав и не обратившись к обычному простолюдину: «милостивый государь». – Чем могу оказаться полезен доблестным герканским воителям?

Удивлению внешне оставшегося невозмутимым Дарка воистину не было границ. Он был поражен не только тем, что юноша знал его имя (простой вестовой явно не разбирался в геральдике и не смог бы узнать рыцаря по гербу на щите, тем более что тот был создан совсем недавно и вряд ли был уже занесен в геральдическую книгу Геркании), но и тем обстоятельством, что здесь, за много-много миль от границы ставшего почти родным графства Дюар, ему довелось повстречать соотечественников, да не одного или двоих, а целый полк.

– Мы не знаем, куда держит путь благородный рыцарь, и ни в какой мере не желаем препятствовать осуществлению его планов, – нарочито деликатно заверил, пожалуй, даже чересчур воспитанный юноша, – но в деревне Мефлеж, что всего в миле отсюда вдоль берега, расположился передовой отряд нашего полка. Его командир, благородный рыцарь фон Кервиц, желал бы с вами поговорить. Если бы вы не отказали в любезности…

– Не откажу, не откажу! Давай показывай дорогу! – прервал юношу рыцарь, уже уставший от изысков вычурной речи, еще как-то терпимой в больших городах, но совсем неуместной в суровое время похода.

Дарк мог отказаться от приглашения, но это бы ему ничего не дало. Он все равно направлялся в Мефлеж, а значит, разговор с фон Кервицем так или иначе состоялся бы. К тому же Аламез сгорал от любопытства, что же от его скромной, пока еще не имеющей никаких заслуг перед Короной персоны могло понадобиться прославленному боевыми подвигами рыцарю, который, кстати, чуть более месяца назад судил его поединки на состязании оруженосцев.

* * *

Когда судьба выхватывает тебя из мирной, размеренной жизни и тут же забрасывает в провинцию, которую вот-вот охватит война, то сердце мгновенно заполняет страх, а во встревоженной голове начинают гнездиться стайки дурных предчувствий. Человека переполняют эмоции, однако при этом его разум остается трезвым, рассудительным и спокойным. Ему не кажется, что мир перевернулся с ног на голову, а он сам сошел с ума. Когда же все происходит с точностью наоборот, то есть после нескольких дней странствий по охваченной тревогой округе ты вновь попадаешь в безмятежную жизнь и, находясь практически на границе, видишь не походный лагерь готовых к боевым действиям войск, а обычные будни небольшой рыбацкой деревушки, то сомнения по поводу здравости собственного рассудка непременно возникнут.

Дарк испытал подобное неприятное чувство, едва отряд из четверых всадников достиг побережья пограничного озера, а глазам изумленного моррона предстал Мефлеж. Неизвестно, о каком таком передовом отряде говорил вестовой, но только ни солдат, ни вооруженных вилами, топорами-колунами да ржавыми баграми мужиков, гордо именуемых ополчением, в небольшом рыбацком поселении не было видно. Вопреки ожиданиям деревушка оказалась совсем не покинутой и жила обычной, ничем не примечательной жизнью. Кто-то из жителей колол дрова, кто-то латал дырявые сети, готовясь вскоре вновь отправиться на ловлю, а кто-то смолил да конопатил днища утлых весельных и парусных лодчонок, уже давненько отходивших свой век, но все равно до сих пор спускаемых на воду. Вокруг царил беспечный, расслабляющий мир, от которого Аламез за последние десять дней уже успел отвыкнуть.