Я ничего не ответила. Мне было стыдно перед ней за свою беспомощность и молчаливость, страх, что если я все расскажу, то меня еще раз изобьют и этот раз будет больнее предыдущего. Меня всегда это страшило. Она достала откуда-то маленький черный чемоданчик. — Когда-то он принадлежал мне, но я уже давно не пользуюсь им и где-то год назад принесла его в приют, не прогадала, пригодился. — С улыбкой произнесла нянечка и сложила все мои вещи в него. Застегнув ремешки внутри, затянула молнией две его части и поставила на один бок. — Я очень рада за тебя, Мирай, ты наконец-то попадешь в хорошее место. Будь счастлива и никогда не забывай нас с директором. — Улыбнулась она и присела рядом со мной.

К нам в комнату пришел директор. Он встал в дверном проеме и внимательно глядел на меня. Его серые глаза наполнились слезами. Он подошел к нам с нянечкой и присел на колени. Его шершавые теплые руки обхватили мои и я ощутила, насколько сейчас мое тело было озябшим, но я все еще была в шоке от того, что меня могут приютить и вот, мои вещи уже были собраны и меня ждали там, на улице. Невероятно.

— Я столько раз представлял, что когда-нибудь ты станешь моей дочерью, но так и не осмелился оформить документы. Ведь я не мог подписать сам себе разрешение, это было бы не правильно, но ты всегда была для меня моей родной девочкой, Мирай. Все вы мои родные детки. Я хочу, чтобы ты никогда о нас не забывала и поэтому хочу подарить тебе вот этот серебряный кулон. Он когда-то принадлежал моей жене…а потом и нашей дочери. — Он достал из под своей рубашки сероватого цвета серебряный кулон на цепочке. Он был круглой формы, в серединке его был какой-то очень маленький и с виду очень хрупкий механизм. Вверху торчали крылья, поднятые вверх. — Этот кулон необычный, храни и береги его. Когда подрастешь, ты обязательно поймешь о чем я тебе сейчас говорю. — Директор отпустил крылья на кулоне вниз и в нем заиграла музыка. Шестиренки, что были сверху, начали кружиться, выполняя свою работу, музыка была такой нежной и красивой, она успокаивала и все тревоги отходили на второй план, покидая голову. Я словно проваливалась куда-то в недра своего подсознания, о котором я даже не подозревала. В моем воображении появлялся старинный зал, ветхий, темный, заброшенный. Он был каким-то темно — серым, мрачным. Его когда-то яркие стены выцвети и из белого, золотого и мятно — серого, цвета стали грубо — серыми, холодный оттенок, говорящий о своем одиночестве. Его пол был устлан ярко-желтыми, алыми, оранжевыми листьями, занесенными ветрами через окна и дыру в крыше, что шуршали под моими ногами, когда я ступала шаг за шагом по холодному мраморному полу, что когда-то тоже был ярким и зиял солнечной радостью. Под эту мелодию, хорошо слышимую в моей голове, я танцевала вальс с тайным незнакомцем, которого ни как не могла разглядеть. Но он был высоким, широкоплечим, от него как-то странно пахло, но этот запах так манил и дурманил. Он был одет в черный смокинг. Брюки, туфли, жилет и гуластук, все было черным, лишь одно было ярким — его рубашка. Алая, как и мои волосы. Но тут музыка стихла и я вернулась в свой мир. Директор все так же смотрел на меня с улыбкой и я не знаю, говорил лимне в этот момент он что-то или нет и сколько прошло время. Я абсолютно забылась обо всем.

Вскоре директор смахнул с щек слезы и встал на ноги, выпрямляя спину свою слегка горбатую, и взял мой чемодан, что стоял около выхода из комнаты. В моей голове промелькнула мысль о том, что теперь Мэдисон будет спать одна, в темноте, в одиночестве, без своей любимой игрушки для бития и подруг. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Я одела на свою шею кулон, что вложил ранее в мои руки наш директор и спрятала его под свое платье.

Меня вывели из здания, подводя к воротам, которые для всех нас были заветной дорогой в светлое и лучшее будущее. Ребята столпились на крыльце, наблюдая за тем, как меня уводили. Я немного обернулась и увидела, как Мэдисон со злостью кусала плюшевого зайку за ухо, оттягивая его в сторону и, казалось, вот — вот оторвет его бедное ухо. Но меня это позабавило. Я улыбнулась и даже слегка хихикнула, ей ведь уже почти 13, никто не захочет брать к себе подростка, ведь они чаще всего неуравновешанные. А это могло значить одно, что все больше и больше шансов на то, что она до самого своего совершеннолетия она может провести в этом приюте.

Я наконец-то была подведена к воротам. Там меня уже ждал тот самый мужчина, что так одержимо и безумно смотрел на меня в беседке. Меня снова бросило в страх и дрожь. Мне стало страшно покидать то место, где я жила последние три года. Но пути назад уже не было. Я медленно, неуверенно и боязливо переступила порог калитки, что разделяла жизнь в приюте и мою новую, неизвестную жизнь, которую я буду проживать, возможно, даже за чужого человека. Или….может даже сама стану себе чужим человеком. Вздохнув, я нерешительно подошла к тому мужчине и он тут же, присев на колени, обхватил меня руками и крепко обнял.

— Теперь, я буду твоим папой, Мирай, а скоро, я познакомлю тебя с твоей мамой…Только, у меня к тебе будет одна очень убедительная просьба…она решит, что ты это наша дочка, словно наша Мирай не умирала, она так обезумила от горя, что я вынужден был сказать ей, что наша дочь уехала в лагерь. Прошу, стань для нее ее маленькой малышкой. Я тебя очень прошу. — Он шептал это на ухо мне. Это была моя первая ноша, которую взгрузили на мои плечи в столь раннем возрасте. Я согласилась ее нести. Это был билет на мою лучшую жизнь, и их билет на новое счастье, я не имела права лишать их этого.

Мужчина посадил меня на заднее сидение и пристегнул, сам сел за свое водительское сидение, завел мотор и мы поехали. Он включил по радио веселую музыку, но мне все равно было грустно. Я прильнула лицом к окну, смотря на