слегка поднятым козырьком на крыше, хотя сам шифер уже был почти облетел ближе к краю. Над дверью висела потрепанная накидная крыша, сделанная из плотной и крепкой ткани. Абожурные концы, которые свисали с перекладин этой надвесной крышки, почти во всех местах были продырявлены. Окна были маленькими и непримечательными. Белая краска, что покрывала когда-то эти белые створки и рамки, уже облупилась и почти вся облетела. Мы зашли на три ступеньки и небольшое крыльцо. Их половнницы скрипели от старости, а, белая обшарпонная дверь, истошно заскрипела, когда мистер Козуки открыл ее.

Мы вошли внутрь. Длинное заведение, но немного тесноватое. Нас сразу встретила большая, широкая барная стойка, за которой сидело пятеро мужчин, одетые в джинсы, рубахи, бейсболки, все, как один. Словно старались друг друга скопировать. Женщина за стойкой называла их «дальнобойщики — дебилы». Наверное, потому что они так одевались, по одинаковому. Коричневый пол местами был почти белым. Со временем краска слезала и на этом бедном полу. С права и с лева от нас стояло по пять столиков, рассчитанных, приблизительно, на компанию по шесть человек. Каждый диванчик, стоящий по обе стороны от столиков, могли вместить в себя по три человека точно. По крайней мере, мне так казалось в то время.

Мужчина отвел меня к дальнему столику у окна с левой стороны от входа. Он помог мне есть на красный диван, что от время уже стал выцветать и слегка терять форму. Его спинка и сиденья уже почти во всех местах были просижены. На некоторых местах были маркером что-то нарисовано или написано, но, мистер Козуки сказал, не читать это, там написаны плохие слова, поэтому, я кивнула и посмотрела в сторону окна. Мутное стекло почти все было обляпано чьими-то руками.

— Что ты хочешь покушать? — Спросил меня мужчина, рассматривая меню, что было вклеено в красную корочку. — Сколько лет уже этому кафе…ничего не изменилось. — Добавил он с легкой улыбкой на устах.

— Я не знаю, но….я хочу что-то вкусное. — Тихо ответила я ему и, повернув голову на стол, заметила такую же уйму надписей и выцарапанных слов на этом несчастной деревянной столешнице.

Мужчина указал на одну из надписей, что была заточена в неумело выцарапанное сердце и сказал мне: — Это инициалы нашей с тобой мамы. Мы познакомились в этом кафе, когда я ехал с работы, а она работала тут официанткой. А потом я сделал ей предложение. Мы встречались почти пять лет, я слишком долго тянул с предложением и в итоге она очень поздно родила тебя…. — Последние слова он говорил крайне тяжело. Я слышала в его голосе некую сдавленность и подступ слез, что начинали душить его горло и давить на грудь.

— Расскажите мне….от чего умерла Ваша дочь? — Осмелилась спросилась я. Мне тут же жутко стало неудобно и стыдно за такой вопрос. Но мне хотелось узнать, что же с ними случилось, что привело их к такому отчаянному шагу, как взять ребенка из приюта. — Расскажите мне, какой она была? — Тихо добавила я, уже сдавленным голосом. Мои щеки начинали гореть огнем от стыда и мне захотелось провалиться сквозь землю за такой расспрос и поэтому я тихо добавила сухое: «Извините». — Ничего, я все понимаю. Ты должна это знать, я полагаю, надо было сказать тебе все раньше. Мне было двадцать пять, когда я приехал сюда. Это был мой третий рейс, да, я рано начал работать, мой отец умер от болезни, а матушка почти спилась от горя. Я единственный, кто хоть как-то пытался нас прокормить. В двадцать два года я пошел работать дальнобойщиком, а в двадцать пять встретил ее, Мевис. Молодая студентка, что работала официанткой в этом кафе. Пять лет я еще заезжал сюда, мы встречались, гуляли и потом, она чуть не ушла к другому. Барри, местный управляющий одним отелем. Она объясняла мне наш разрыв тем, что она устала ждать мои приезды раз в год и проводить со мной время всего пару недель. Ей хотелось семьи и я это понимал, но долго не решался на это….и вот. Она почти ушла к другому, как я являюсь со своими друзьями на своих грузовиках, встаем в форму сердца под ее окном маленького дома и сигналим. Время было пять часов утра, в нас летели маты соседей, какие-то продукты, но мы продолжали сигналить, пока на свой маленький балкончик не вышла она. Я вылез из кабины и встал на ее крышу. Из кармана достал коробочку, встал на колени и сделал ей предложение. Через месяц мы поженились. Ей тогда было двадцать три года, а мне почти исполнилось двадцать шесть. С момента свадьбы прошло около десяти лет, мы все не могли завести маленькое чудо. Когда ей исполнилось тридцать восемь лет, она наконец-то обрела счастье. Она забеременела, через девять месяцев у нас появилась маленькое чудо, моя милая Миа, но…..Он была очень слабой и родилась недоношенной. К трем годам у нее обнаружили психологическое расстройство, которое стопорило ее эмоциональное развитие, а так же, у нее было очень слабое сердце. Врачи это называли «порогом сердца», но многие хирурги и кардиохирурги говорили, что это что-то серьезное и неизвестное. В на пятый год жизни моя малышка умерла. Ее неожиданно охватил жар, она поела простого мороженного после купания в море, куда мы с семьей приехали отдыхать на ее день рождения и она заболела. Она проболела почти год. Жар не отпускал ее, но и не поднимался до критической точки, и за неделю до своего дня рождения, она умерла. Перед смертью она попросила отвезти ее на море, где мы отдыхали. Она умерла у меня на руках. Я держал ее тельце на своих руках, ее спящее вечным сном тельце, такое милое, умиротворенное с легкой улыбкой на устах и проступившей кровью на уголках губ. Я тогда не знал, что мне делать. Естественно, это было неизбежно и мы все готовились к самому худшему, а именно, к этому моменту….моменту ее кончины, но мы даже не ожидали, что это произойдет так скоро. Я просидел с ней на руках, наверное, часа три, пока до меня не дошло, что моей малышки больше не стало. Тогда с моих уст сорвался самый звонкий крик, который я когда-либо вырывал из своих легких. Мне казалось, что сейчас я задохнусь и был готов лечь вместе с ней на песок. Но я не мог. Как на зло, я продолжал дышать. —