то, что Кит больше не появляется. Надеюсь, он мертв. Может быть, Фаро убил его за то, что он связался с его игрушкой. Мы делаем ему хорошие деньги, и он не любит, когда мужчины вмешиваются в его источник дохода. Его люди такие же одноразовые, как и мы.

— Я не знаю. — Я закидываю руку ей на спину и притягиваю ее плотнее к себе. — Куда бы мы ни пошли, мы выживем. Мы всегда так делали.

— Но какой смысл выживать? Мы не живем, Элси. — Она произносит слова, которые я держала при себе. — Ты когда-нибудь думала о… — Ее лицо опускается, глаза смотрят в пол.

— Не надо, — говорю я низким тоном. — Я не хочу, чтобы ты даже думала об этом.

Но я лицемерю, не так ли? Я сама только что думала о смерти. Но услышать, как она говорит это вслух, представить, что ее больше нет…

— Ты можешь мне пообещать? — Она смотрит на меня, темные брови напряжены, в ее лесных глазах скапливается влага.

— Зависит от обещания. — Я больше не смотрю на нее. Потому что я знаю, что она собирается спросить.

— Ну же, Элси. Пожалуйста. Просто скажи, что ты обещаешь, — процедила она.

Я слышу, как дрожит ее голос, и это заставляет мое сердце биться. Проходят секунды, и в них я ломаюсь, потому что как я могу обещать такое? Но в конце концов, как я могу этого не сделать?

— Хорошо. Что бы это ни было, я обещаю.

— Ну, теперь ты просто смешна, — вздыхает она с легким смешком, и в ней проскальзывает частичка той веселой, беззаботной Кайлы, которую я когда-то знала.

Боже мой, какие у нас были мечты. Перед нами был открыт целый мир. А теперь нам приходится обещать, что все это придет к концу вместо начала, о котором мы когда-то мечтали.

— Хорошо. — Я заставляю себя улыбнуться, оглядываясь по сторонам. — Что я обещаю?

— Что если я дойду до того, что буду умолять тебя убить меня, ты это сделаешь.

Задыхаясь, я зажмуриваю глаза. Одно дело знать, что она скажет, а другое — услышать это на самом деле.

— Кайла… — Я делаю глубокий, измученный вдох. Мое сердце… оно физически болит.

— Я сделаю это для тебя, Элси. Если ты хочешь этого. Я сделаю это для тебя. Мы больше не можем так жить, — шепчет она. — Я не выдержу больше ни дня.

Она фыркает, и я сдерживаю слезы.

— Они берут и берут, — тихо плачет она. — Нам больше нечего им дать. Я бы предпочла, чтобы родители нашли мое тело, а не гадали, что же произошло на самом деле.

Моя грудь колотится от боли, такой сильной, что я едва могу сдержать свои эмоции. Я не хочу думать о своих родителях. О боли, которую они, должно быть, переживали все это время, каждый день задаваясь вопросом, у кого я. Гадают, не ранена ли я. Умерла ли. Это то, через что я прохожу, не зная, что случилось с Джейд.

— Хорошо. — Я издаю дрожащий вздох, глядя на бледную траву прямо за нашим окном.

Она выглядит так, будто давно не получала полива — увядающая смерть, которую несет трава. Но они ее косят. Надо же поддерживать хоть какой-то вид. На всякий случай, наверное.

— Хорошо?

То, как вопросительно она это спрашивает, заставляет меня повернуться к ней.

— Да, хорошо. Я убью тебя, Кайла. Если тебе когда-нибудь будет достаточно. Если они раздавят тебя до такой степени, что ты не сможешь больше ни минуты, я буду рядом. Я заберу боль.

Ее нижняя губа дрожит, глаза мерцают от страдания, прежде чем мы обе снова оказываемся лицом к окну. Солнце ярко освещает наши лица, но погода навевает осеннюю прохладу, словно не может решить, что предпочесть — холод или тепло.

— Какого черта вы двое делаете? — Джордан появляется позади нас, рука на бедре, ее черные волосы собраны в высокий хвост, пепельные глаза оценивают нас.

— Просто смотрим, — негромко отвечает Кайла, переведя внимание на себя.

— Разве это противоречит какому-то домашнему закону? — Я хмыкаю, поворачиваясь лицом к Джордан и вскидывая бровь.

— Не будь сукой, Элси. Я просто присматриваю. — Она подходит ближе на своих пятидюймовых шпильках. Должно быть, она скоро будет развлекать. — Если они поймают тебя там, где тебя не должно быть, они оттрахают тебя в задницу, как в прошлый раз.

— Спасибо за заботу, но я уверена, что они уже знают, где мы находимся, по камерам.

Если эти два идиота вообще на них смотрят. Вито и Джузеппе слишком заняты, играя в видеоигры на своих телефонах весь день, чтобы действительно сосредоточиться на камерах, которые они могут наблюдать через свои мониторы.

Мое внимание возвращается к окну, когда я смотрю на тот бледно-голубой дом через дорогу, где по ночам собираются наркоманы.

Джордан может обмануть других девушек, но я знаю, что именно она однажды сказала Вито, что, по моему мнению, у него маленький член. Он спустил штаны и засунул свою мерзкую штуку мне в горло, чтобы доказать, как я ошибалась. Потом он сделал со мной то же, что Кит сделал с Кайлой.

Они могли узнать это только от нее. Я шепнула ей об этом. Она слишком старается быть всеобщим другом и притворяется, что ей не все равно. Я на это не куплюсь. Ее личность такая же фальшивая, как и ее грудь, и только одну из этих вещей я не выношу.

— Ладно. Неважно. — Она щелкает языком, звук ее громких каблуков почти так же раздражает, как и ее сухой, колючий голос — словно ногти скребут по меловой доске. Это заставляет мою кожу покрыться мурашками.

— Я ее терпеть не могу, — шепчу я на ухо Кайле, как только Джордан скрывается из виду.

— То же самое. — Она хихикает, и мне нравится этот звук.

Я скучаю по смеху, простому легкому смеху. Над глупыми вещами. Над тем, что кто-то смешно говорит за обедом. Я скучаю именно по глупостям. По мелочам, которые не имеют значения, пока их у тебя не отнимут.

Я скучаю по музыке и пению. По утренним лучам солнца, падающим на мое лицо в шезлонге у бассейна в моем доме. Я скучаю по кофе и свежим вафлям с шоколадной крошкой, которые готовил папа.

Здесь мы получаем старые блины из коробки. Некоторые из коробок просрочены уже на несколько месяцев, но мы все равно их едим, иначе голодаем. Девять лет подряд одни и те же отвратительные блины. Если я никогда больше не съем ни одного, я буду в