Сережа бывал у сестры на даче всего пару раз, отвозил их Олин муж на машине, и теперь с интересом разглядывал незнакомую местность, тянущуюся вдоль дороги от станции. Поле, лесок, деревенька… Он вошел в нее и вздохнул: в какой тишине люди живут! Сережа заметил: на краю колодца — ребенок. Что он там делает, ведь упасть может! И словно в подтверждение его мысли ребенок покачнулся, брыкнул ножками в воздухе и, не издав ни единого звука, свалился в колодец.

Сергей кинулся что есть сил. Хотел закричать: «Помогите!» — но вокруг ни души, деревенька как вымерла. Только куры чешут лапами землю, даже лая собак не слыхать…

Подбежал к колодцу, пожитки на землю бросил, перевесился через край прохладного деревянного сруба, вниз заглянул… Ничего не видать. Вода в глубине — спокойная, ровная — ни кругов по воде, ни бултыханья, ни криков…

«Но такого не может быть! — подумал Сергей. — Хоть какой-то след от падения должен остаться. Или сразу пошел ко дну? Топориком?! Да что тут раздумывать — спасать надо!»

Он схватился за днище ведра, потянул, цепь проверил — крепкая ли, забрался на край колодца, опустил ноги, уперся кроссовками в бревенчатый влажные стенки сруба и, крепко держась за цепь, стал осторожно, стараясь не оскользнуться, спускаться вниз. Скорей, скорей! — подгонял он себя. Ноги скользили, пару раз чудом не сорвался… Кое-как до воды добрался — глубоко, наверху только маленький голубой небесный квадратик. Вода ледяная, плесень на бревнах, потемневших до черноты, пахнет сывороткой… Погрузился в воду, попытался дно ногами нащупать, а журавль до конца согнулся — ниже цепь не шла. Одной рукой за ведро ухватился и ухнул в воду — никого, ничего…

Вынырнул. Отдышался. Померещилось, что ли? Наверх взглянул. И на фоне далекого голубого квадрата увидал чью-то вытянутую головку. Она тряслась от сухонького надтреснутого хихиканья, ясно слышного в густой колодезной пустоте. Сергей головой помотал, глаза свободной рукой протер. Что такое, галлюцинации, что ли? Да нет, вот она, голова! Значит, в колодец никто не падал, а просто кто-то через сруб перепрыгнул, за бревнами спрятался.

«А теперь, небось, негодяй куражится, издевается надо мной! — решил Сережа. — Экий, думает, дурень городской, паршивый интеллигентишка!»

Стал выбираться наверх. Все же одной ногой оступился, сорвался вниз, но спасительную цепь не выпустил. Стал выбираться снова. Вылез-таки. Отряхнулся, рубашку снял. Естественно, наверху никого. Сбежал хулиган деревенский! Сергей чертыхнулся.

— Ничего себе, хорошенькое начало отдыха! Тоже мне, спасатель нашелся…

Поднял сумку, пакет, покачал досадливо головой. Заглянул еще раз за край колодца. Водичка уже устоялась — холодом от нее веет, вглубь манит… А из глубины сырой пропасти глянуло на него чье-то лицо. Этакое вытянутое дынькой личико! И отчетливо донеслось покряхтывающее злорадное хихиканье:

— Кхе-кхе-кхе… Кхе-кхе-кхе…

Тут ручонка в воде показалась скрюченная — а воде хоть бы что: ни плеска, ни ряби, тишь да гладь… И ручонка эта скоренько так помахивает, Сереженьку провожает: мол, ступай, голубок, ступай, чего загляделся!

Наваждение! Сергею Алексеевичу сделалось нехорошо. Покачнулось все вокруг, будто с места сдвинулось. Он на траву присел, уронил голову на руки:

— Все, допрыгался! Довели меня психи вконец. Сам видно психом сделался, — он резко поднялся и двинулся вперед по дороге на дачу. Там, впереди дачный поселок «Дружба», участок № 78. Шел Сергей, а сам руку у сердца придерживал, голова у него кружилась, страшно хотелось пить.

На заборах трехлитровые банки сохнут — видно, хозяйки приторговывают молоком. Спросить молока? Подошел к одному дому под сенью старой тенистой липы. На липе — скворечник прибит. В сенях на двери занавеска чуть покачивается от сквозняка. Отворил калитку, вошел.

— Хозяйка! Есть кто дома?

Постоял, покричал — никого. По ступенькам поднялся. Занавесочку отодвинул, в сени вошел. И внезапно рухнул на пол с глухим тяжким стуком.

На шум выбежала наконец хозяйка — крепкая краснощекая баба в ситцевом линялом халатике.

— Валера! Ой, матушки! Валерка, черт, иди-ка скорей! Тут у нас человек какой-то…

Со стороны сарайчиков на задах прибежал ее муж Валерий. Вдвоем они подняли бездыханного, отнесли в тихую прибранную комнатку в глубине дома и уложили на диван. Хозяйка, разжав ему губы, сунула под язык валидол, стала пульс прощупывать… И Сережа очнулся.

— Вы уж меня извините — свалился вам на голову! Это у меня с детства — обмороки. Малокровие…

— Ничего, ничего, какое там беспокойство! — хлопотала хозяйка Люба, наливая ему полную кружку еще теплого парного молока. — Это все ваша жизнь городская… До добра-то не доведет. На-ка вот, выпей! Молочко — оно все лечит. Ты, небось, дачник?

— Да вот, на дачу выбрался… В отпуск.

Сергей глотнул молока и потихоньку стал приходить в себя. Огляделся. Обои — в мелкий цветочек, на окнах — помидорная рассада в деревянных ящичках. На телевизоре — вязаная ажурная салфеточка и большая кошка-копилка. На полированном столе без скатерти — пустая тарелка с желтой каемкой и отбитым краем. Ситцевые нехитрые занавески, по стенам — портреты детей, стариков, свадебное фото хозяев. На полу — бидончик, детское ведерко. И… не может быть! Невиданный красоты портрет. Старинный портрет молодой женщины в тяжелой резной позолоченной раме, явно принадлежащей кисти большого мастера. В Третьяковке такому место… Откуда он мог тут взяться? Остолбеневший Сергей не мог взгляда от него отвести.

Художник изобразил свою модель облокотившейся на перила веранды. За усадьбой зеленел цветущий сад. За садом — река. Солнце уже заходило и последние тающие лучи освещали тоненькую фигурку с перетянутым станом. Волосы цвета воронова крыла, гладко зачесанные на пробор, темной дугой обрамляли лицо, спускались на уши и почти прикрывали их — видны были только мочки, чуть оттянутые овалами синих сапфиров.

Молодая женщина задумчиво глядела куда-то вдаль, темно-синие, почти лиловые глаза ее были печальны. Нежная грусть таилась в тонких чертах, в изломе изумленных бровей. А губы чуть улыбались… Будто знала она, что печаль — ненадолго, овеет и отлетит как вишневый цвет.

У Сергея даже дыхание перехватило, словно душу свою живую увидел… В чертах изображенной на портрете читалась такая беззащитность, такая ранимость, что невольно хотелось заслонить ее, защитить, увести куда-то… А над ней скорей угадывался, чем проработан был кистью силуэт лиловеющих ангельских крыл. Художник показал эти крылья бликами, полунамеком, прозрачной игрой светотени, но этого было вполне достаточно. Стоящая на веранде, скорее всего, знала о вышней всесильной защите, отблески ангельского света лучились в ее глазах — в них горел ровный, ясный огонь. И каждый, кто мог разглядеть в ней этот огонь, словно сам приобщался к тайному свету…

Сергей вдруг почувствовал, что невольно прикоснулся к какой-то тайне, и больше всего на свете ему захотелось ее разгадать. Он повернулся к хозяйке: