не дома только, а в городе. Возможно, такой раз был не один.

Что такое исследовал дядя, по каким местам путешествовал — этого Ати не знал. Писал ли он отцу письма? Ведал ли отец, что за несчастье постигло брата, что тот собрался приехать? Хотя получи весть, не оставил бы дом. Возможно, та опоздала.

Человек Лайлин был образованный, это, единственное, пожалуй, Ати мог сказать наверняка. Вроде как служил одно время советником в каком-то из городов, через которые странствовал. Об этом отец однажды упомянул не без гордости. С тех пор, очевидно, многое успело перемениться.

Одетый в тонкую броню этих знаний, Ати вошел в зеленую комнату. Вошел — и замер. Опускался вечер, и среди его блуждающих теней казалось, что комната пуста. Стояли на столике кувшины с водой и вином, которые принесла служанка, громоздились на подносе фрукты. Ветер колыхал занавеси на окнах. Свет перетекал между изгибами решетки. Туда-сюда, туда-сюда.

— Атех, — сказал голос из алькова.

Темное пятно на покрывале оказалось дядей. Он лежал, не раздевшись и не расстелив постели. Обругав себя, Ати подошел.

— Садись, — попросил Лайлин.

Пуф нашелся у изголовья.

— Мне сложно говорить… громко. Пожалуйста, сядь.

Ати стоял.

— Тебе нужен врач. Какого врача мне позвать?

Дядя рассмеялся — тихий, хрустящий звук.

— Не надо врача… Не надо. Хотел бы я, чтобы врач мог помочь мне.

— Тогда, может, подать тебе что-то? Воды?

Лайлин покачал головой.

— Пожалуйста, сядь.

И только когда его просьба была исполнена, заговорил снова.

— Расскажи мне, как у вас дела? Вижу, что хорошо. Как Болус? Все торгует? И успешно торгует же. Всегда верил, что он добьется многого. Как твоя мать? Все так же красива? И далека…

Засыпанный этими полувопросами-полуответами, Ати не знал, что сказать.

— Дай же мне посмотреть на тебя, — приподнялся на кровати дядя.

Со второй попытки он сел — неясный силуэт в полумраке алькова. Но вот силуэт этот надвинулся. Покрывала дядя не снял даже в доме, и Ати был благодарен ему за это.

— Как же ты похож на мать, — потрясенно произнес Лайлин, беря его лицо в руки.

Ати смирился уже с его близостью, но от прикосновения вздрогнул. К счастью, то длилось недолго. Дядя откинулся обратно на подушки и замолчал.

— Скажи, что с тобой? Почему ты думаешь, что врач не поможет тебе?

В ответ Лайлин только улыбнулся. Глядя на него, снова размывшегося до смутного образа, Ати пытался вспомнить, как же он выглядел раньше. Раз увиденное узнается всегда, но новый облик заменяет в сознании старый. Время — та же тень и скрывает слишком многое.

— Я так хочу дождаться Болуса, но знаю, могу не успеть. Если же не успею… — Дядя шевельнулся, скользнул пальцами в складки одежды. — На случай, если не успею, я должен буду просить не его, а тебя.

В руке его был запечатанный квадрат бумаги. В отличие от прочих вещей неожиданно белый.

— Я приехал сюда неслучайно. Мне осталось немного. Совсем немного уже, в этом никакого сомнения. Там, где я жил в последнее время, нет никого из варази… Но Силац — большой город. Я узнал, что один из их швецов поселился здесь. Он послушает тебя, должен будет послушать. Просто отдай ему письмо и деньги. Они в сундуке.

Ати обернулся — сундук и правда уже стоял у двери. Маленький, вытертый, он едва ли вмещал многое. Но совсем не хотелось, чтобы пришлось из него что-то достать.

— Не говори так. Отец вернется через неделю. Ты непременно увидишь его.

Дядя снова издал странный хрустящий смешок.

— Швец варази — едва ли простой человек. Но он не откажет мертвецу в последней церемонии. Обещай, что найдешь его. Обещай. Обещаешь?

Завороженный повелительной силой его голоса, Ати кивнул. Тяжесть согласия тут же легла ему на плечи, но вернуть данное он не мог.

— Тогда… Десять лет назад… Болус возвел большую гробницу. Думаю, в ней найдется место и для меня. Если же нет — похороните меня рядом. Это важно мне.

Ати кивнул снова — и гнетущая тяжесть как будто удвоилась. Совсем не такого разговора он ждал и оказался к нему неготов. Но тогда, когда, казалось, мрак должен был сгуститься только больше, дядя внезапно повеселел.

Хотел ли и он быстрее оставить позади эти черные земли или взятое обещание взбодрило его, Ати не понял.

— А Ашта? Здесь ли еще старая Ашта?

— Конечно, — с облегчением отозвался он. — Как всегда, командует кухней.

— Скажи ей, что я дома и хочу съесть свое любимое блюдо. Может, оно придаст мне сил.

Эта перемена в настроении — в самой дядиной повадке даже — утешила Ати.

— Сейчас же скажу.

Третье обещание уже не легло на душу камнем. Наоборот. Он собрался встать, но Лайлин остановил его.

— Подожди. Посиди со мной еще немного.

Но, против ожидания, больше не говорил ничего. Полулежа на расшитых подушках, дядя просто молчал. Тишина, однако, была легкой. Казалось, он погрузился в задумчивость. Задумчивость эта расслабила искаженные болью черты, а полумрак сделал остальное. Взглянув на него в очередной раз, Ати вспомнил, наконец, лицо из своего детства. Как мало осталось теперь от того лица.

— А где ты жил в последнее время? — испытал удачу он.

— В Доше, — отозвался после паузы Лайлин.

— В Доше? Так близко?

Мысль о том, что этот странный человек, пришедший в их дом, казалось, из ниоткуда, жил, на самом деле, всего в нескольких днях пути, ошарашивала. В ней было что-то приятное — и неприятное тоже. Ати, осторожный обычно в эмоциях, сейчас испытывал их чересчур много. В Лайлине крылся целый новый мир. Мир загадочный и недоступный.

Некоторое время они еще молчали в полумраке комнаты, а потом по дыханию дяди Ати понял, что тот уснул. Тогда он вышел и направился на кухню. Завтра, решил он, я зайду снова завтра. Быть может, тогда он расскажет больше.

Но наутро Лайлин был мертв.

* * *

Новость прокатилась по дому, как вал.

Накануне Лайлин вошел неузнанным, но тогда, когда ему не было больше нужды во внимании, каждый слуга знал, что в зеленой комнате умер хозяйский брат. Умер и так и лежит там.

Нашла покойника младшая девушка, которой Ати поручил заботиться о дяде. Ее крики разбудили всех, кто еще спал в тот утренний час. Разбудили бы и самого Ати, но он встал раньше обычного. Оставшись за главного, должен был следить за торговыми делами отца; этому и хотел посвятить начало дня.

Намерение не позволяло от себя отступиться. Он принял управляющего и говорил с