Ати торопливо кивнул, однако Зарат не закончил.

— Но к исходу месяца вы должны будете доплатить.

— Доплатить? За что?

Он правда не понимал.

— За то, что я обрежу нить. Здесь, — хозяин указал темным, будто из дерева вырезанным пальцем на шкатулку, — хватит только за половину работы. А я должен обрезать нить, чтобы закончить ее.

Это звучало так, словно было чем-то само собой разумеющимся. Чем-то, лежащим в сути вещей. И тут Ати сложил, наконец, обрывки разговоров, осознал давно дремавшую в голове идею. Он понял, почему Меддема Зарата называли швецом.

— Сколько понадобится доплатить?

— Не больше, чем ты дал уже мне.

Признаваться, что не знает, сколько денег принес, Ати не стал.

— Конечно. Мы заплатим.

— Тогда сделай, как я сказал, — подвел итог Зарат.

Разговор был окончен. Да и о чем еще могли они говорить? Но именно сейчас, когда задача, мнившаяся невыполнимой, оказалась исполнена (возможно, потому как раз), Ати ощутил в себе невиданную храбрость. Ему захотелось заглянуть в шкатулку — и в письмо, которое бальзамировщик не собирался возвращать, открыть другим предназначенные тайны. Желания такой силы посещали его редко, и ему пришлось напомнить себе, что удовлетворить это невозможно.

— Кара! — окликнул Зарат. — Карраш!

В коридоре раздался топот босых ног.

— Проводи гостя, — он кинул последний взгляд на Ати и отвернулся.

Не враждебный и, как казалось, почти даже не страшный. Нужно было быть ребенком, впрочем, чтобы решить, что не случалось и по-другому.

Через коридор, за двери, к воротам. Выходя из дома, Ати все-таки посмотрел на одного из стражей, и бледные в прожилках глаза, выцветшая кожа того заставили ускорить шаг. Но запеченный солнцем двор не принес облегчения. Карраш отодвинула засов и, словно могла читать мысли, усмехнулась. Зубы у нее были белые-белые и не в пример стражам живой, ехидный вид.

— Прощай. Или до свидания, тут уж как знать, — сказала она.

— До свидания, — вежливо отозвался Ати.

Оказавшись на улице, он в этот раз выбрал короткий путь. Проулками, садами совсем скоро добрался до нужного поворота. А за ним была уже и ограда.

Он, тем не менее, задержался в тени стены. И только переведя дыхание миновал привратника и ступил на дорожку. Как хотелось бы ему сейчас прогуляться среди отцовских деревьев, но впереди были более срочные дела. Он вернулся, чтобы исполнить обещание.

— Соберите покойника, — поручил Ати слуге, которого встретил первым. — И доставьте на закате к Меддему Зарату.

Немолвный ужас того притворился, что не заметил.

До заката оставалось достаточно времени, но из зеленой комнаты дядю унесли сразу. Чтобы одеть и чтобы обмыть. Ати не смог удержаться и зашел туда вместо отдыха. Его звала память прошлого вечера, хоть он и знал, что от Лайлина в комнате не осталось уже ничего. Стоял, конечно, сундук, но это была старая, безликая вещь, которая могла принадлежать кому угодно.

Ати, тем не менее, заглянул в него. Перебрал ветхую смену одежды, дешевые дорожные принадлежности. Похоже, все деньги дядя отдал Меддему Зарату. В сундуке не было ничего — ничего совсем, что выдало бы в Лайлине брата одного из самых богатых торговцев Фер-Сиальце. Ничего, что выдало бы в нем хоть что-то вообще.

Печаль, которую почувствовал Ати, удивила его. Ведь он совсем не знал этого человека.

Подойдя к окну, он какое-то время смотрел, как ветер волнует листья. Потом вспомнил, что у дяди была еще палка, но палки в комнате не нашел. Видно, убрали слуги. Как же быстро исчезают следы, подумал Ати, и ему стало только грустней. Вечером Лайлин должен был покинуть свое предпоследнее пристанище — и кто знает, что станет с ним делать Зарат.

Что ж, он сам просил об этом.

Ати отвернулся от окна. Он исполнил все, что требовалось от него сегодня. Можно было, наконец, идти к себе.

Он, однако, не угадал. Сколько раз за утро гнал от себя эту мысль, сколько раз запрещал себе обратиться за советом — ведь вести не могли не дойти. Но оказалось, встреча все равно предстояла.

— Госпожа просила позвать вас, — сказала с порога девушка. — Она хочет видеть сына.

* * *

На покои матери приходилась половина второго этажа; большая половина. Иногда Ати казалось, что эти комнаты существуют совершенно отдельно, словно они часть другого какого-то места. А иногда — что они самое сердце дома, вокруг которого тот выстроен. Он бывал в них редко, в месяц раз или два. Мать куда охотней спускалась сама, чем принимала гостей. Но и это случалось нечасто. Спроси кто Ати, он не смог бы ответить, хотел бы или нет изменить порядок вещей.

Поднимаясь по лестнице, он пытался угадать будущее. Мать, конечно, узнала о случившемся. Но что подумала? И что хотела сказать? Отец был и ближе ему, и понятней. Насколько проще оказалось бы всё, успей тот вернуться.

Но отец на его месте тоже сомневался бы, чего сейчас ждать.

Меана Ти-це, которую в знак уважения к прошлой семье все еще называли «надми», вышла замуж не по собственному желанию. Брак был связью, соединившей чужеземного торговца с городом, в котором тот добивался права вести дела. Потому что город тоже нуждался в ком-то вроде Болуса Кориса. Годы наполнили союз уважением, но не сточили незримой стены. Ати, впрочем, знал, что отец любит мать. Однако не был уверен в ее чувствах даже к себе.

Против обыкновения, на площадке его никто не встретил. Матери прислуживали три девушки, и обычно одна из них брала на себя роль проводницы. Надми могла услышать шаги еще у подножия лестницы, такой острый был у нее слух, но доставшийся по наследству обычай следовало блюсти. Выйдя замуж за чужестранца, мать не переняла его уклада жизни. Не переняла почти что ни в чем.

Это разделяло родителей очевидней всего, но Ати видел, что суть в другом. До этого дня ни разу не пытался подобрать слов, которые выразили бы ее, и, конечно, не сумел подобрать сразу. Он, впрочем, пришел сюда не за тем.

Благоуханный воздух вокруг стоял тих и прохладен. Резной орнамент вился по арке, а коридор за ней уводил вглубь. И Ати вошел.

Мимо драпировок, мимо спускавшихся с потолка цепочек, по желто-красным циновкам. Все это не было частью комнат впереди, истинной частью, только предваряло их, самое большее — не противореча. Как будто требовалось что-то, что служило бы границей.

Каждый раз, проходя по этим циновкам, Ати пересчитывал полосы. Желтых было на одну больше, и это упорно казалось ему неслучайным. Казалось предтечей.