Такое положение вещей оставалось до 1912 года, когда после окончания гимназии судьба разбросала друзей. Михаил поступил в юнкерское училище в Петербурге, Евгений – в Московский университет на медицинский, а Саша Блюм остался в Харькове помогать отцу руководить цирком. Они еще переписывались некоторое время, но война 1914 года оборвала их связи.

После досрочного окончания юнкерского училища Михаил, параллельно закончив курсы пилотов, сразу попал на фронт в эскадрилью, прикомандированную к юго-западному фронту. Будучи сбитым в бою, попал в плен, бежал. К своим добрался, прихватив важного языка. Добровольцем был направлен в команду охотников, преобразованную впоследствии в роту дивизионной разведки, которую он и возглавил. Вот здесь-то в полной мере и получили обкатку те знания и навыки, которые, благодаря стараниям его отца, были усвоены молодым офицером. В общем, грязи, крови, смертей, лишений и опасностей Михаил в свои молодые годы хлебнул по самое некуда. Действия его группы, для обычных людей казавшиеся ежедневным подвигом, он воспринимал как обыденную тяжелую, хотя и опасную, работу, делавшуюся во благо своей Родины. Поэтому он был просто ошарашен теми социальными метаморфозами, которые ему пришлось наблюдать в Питере в 1917 году, куда его направили после ранения.

Вот закончились последние привокзальные строения, и, лязгнув буферами, поезд остановился. Михаил первым выскочил из вагона на залитый зимним солнцем, припорошенный снегом брусчатый перрон, потянулся всем своим высоким, гибким и сильным телом, одетым в щегольскую кожаную летную куртку, бриджи, заправленные в краги, и быстрым шагом, рассекая толпу, вышел на площадь перед вокзалом.

«Да, многое изменилось за эти несколько лет», – подумал Михаил, ежась от холодного ветра. Исчезли фланирующие с дамами щеголи-офицеры, не было ни одного фаэтона, которые раньше во множестве поджидали пассажиров приходящих поездов. Везде царило запустение. По неубранным мостовым, заплеванным шелухой подсолнухов, тротуарам зимний ветер гнал обрывки бумаги, в углах скопились кучи мусора. Дребезжа, проехал старый трамвай, разукрашенный какими-то дурацкими лозунгами. Среди серой массы людей, занятых обычным для этого места делом – торгующих, пьющих, ругающихся, кричащих и тоскливо молчащих, – выделялись солдатские фуражки и папахи с красными бантами. Четко печатая шаг, прошел отряд красногвардейцев, нередко мелькали комиссарские и чекистские кожанки. Михаил понял, что в своей одежде он не будет привлекать внимание. Харьков сейчас являлся столицей Советской Украины, где скопилось большое количество войск и сопутствующих им интендантских подразделений.

Первым делом Михаил решил пойти в ближайший трактир, который они часто посещали в гимназические годы. Там он хотел подкрепиться и заодно узнать, как добраться до усадьбы родителей. Михаил огляделся и сразу заметил багровую рожу морячка-попутчика, который, издалека показывая пальцем в его направлении, что-то горячо доказывал своим товарищам, одетым в черные бушлаты.

Не ища приключений, Михаил нырнул в ближайшую подворотню и проходными дворами, известными ему с детских лет, через десять минут вышел к трактиру, который, к счастью, несмотря на тяжелые времена, пока еще был открыт.

«Железная рука военного коммунизма еще не дотянулась до окраин империи, да и большевики, наверное, тоже любят вкусно покушать», – усмехнулся про себя Михаил, толкнул дверь и спустился по лестнице в зал. В дымном табачном полумраке, выбрав себе место за полузасохшей пальмой в огромной кадке, он сел по привычке лицом ко входу и прислушался. За колонной, через столик от него, раздавался знакомый азартный голос:

– Николашка – сволочь, мученик хренов, войну проиграл, великую страну окунул в хаос и разруху, мелкоуголовную шпану допустил к власти… В нашей стране нужно быть диктатором без интеллигентских сюсюканий. Тонка кишка – убирайся на хрен с престола. Императоры-чистоплюи в России не проходят. Шлепнул бы гада своей рукой, да большевички это сами сделают, хотя им бы Николашке в ножки поклониться за его сопливо-мягкосердечное отношение к революционерам. Либерал сраный…

«Ну Лопата, как всегда, в выражениях не стесняется», – решив дослушать, Михаил тут же узнал голос второго собеседника – Сашки Блюма:

– Знаешь, Женя, мне плевать на причины, которые привели к этому бардаку, а вот с результатом я не намерен мириться. Меня тошнит от этих новых хозяев жизни, которые хотят разрушить все, чем мы жили. Ты только взгляни на этих хамов!..

Реплика была обращена к входящим в зал чекистам, одетым в кожу, и выражением своих лиц – самодовольных, глумливо-бессмысленных, чем-то неуловимо напоминавших Михаилу не раз встречавшихся ему бандитов-шестерок на Хитровом рынке в Москве. Глядя на эти рожи, он понял, что столкновения не избежать. Хорошо зная замашки ревтрибунальцев, скорых на расправу и в конце конфликта ставящих свинцовую точку, Михаил чуть переместился вправо, чтобы видеть всю картину и, в случае необходимости, подстраховать своих друзей, которых он не видел несколько лет.

Одетый в широкую расхристанную студенческую тужурку Женька Лопатин, огромный и обманчиво-рыхловатый, с добродушным выражением лица, свойственным очень сильным людям, и маленький элегантный Саша Блюм в костюме английского покроя – они внешне походили на типичных безобидных российских интеллигентов, презираемых «новой властью», старающейся подтвердить высказывания Ульянова-Ленина о том, что любая кухарка может управлять государством. Поэтому патруль харьковской Чека, ничего не опасаясь, развязно не подошел, а именно подвалил к столику друзей, заметив оскорбительный, с их точки зрения, жест Блюма.

Из хора нестройных голосов выделялись реплики: «Покажь документ… шлепну эту белую сволочь… в ревтрибунал их…» Один ретивый детина, пытаясь схватить маленького Сашу за шиворот, нарвался на удар локтем в живот, сразу согнулся пополам и, упав на пол, захрипел. Пошла потеха. Мгновенно упершись руками в стол, Блюм, оттолкнувшись, заехал двумя ногами в наглую морду второго детины. Одновременно Лопатин двумя боковыми ударами послал в нокаут чекистов, стоящих по бокам от него. Михаил, уже с самого начала просчитавший ситуацию, метнул две тарелки, первой попав в основание черепа одному, а второй – в шею другому мастодонту, и сразил наповал обоих чекистов, пытавшихся вытащить оружие. Но выстрел все-таки раздался. Это последний патрульный, стоявший чуть в стороне, успел выхватить револьвер и запустил пулю в потолок, получив от Муравьева удар в висок, нанесенный в прыжке внешней стороной стопы. Звон брызнувших осколков люстры слился с обычным в таких ситуациях женским визгом, грохотом падающей мебели, звоном разбитой посуды. Все это произошло практически за секунды, и Михаил, только крикнув онемевшим товарищам: «Сматываемся!» – ринулся к выходу, по пути сметая двух военных, попытавшихся преградить ему дорогу. За ним кинулся Сашка Блюм. Замыкал эту так называемую передислокацию громадный Женька, не преминувший по пути пнуть все еще хрипевшего первого пострадавшего, отчего тот, пролетев пару метров, снес идущего с подносом заказов полового[3].