— Если кто-то промышляет нелегальными абортами, то жертвы должны быть связаны территориально. Одна женская консультация, одна клиника, так?

— Не обязательно, — возразила Алла. — Во-первых, как вы сами сказали, аборты, скорее всего, были сделаны нелегально. Кто, спрашивается, в таких случаях действует через официальную женскую консультацию?

— Но они хотя бы жить должны поблизости!

— Не факт. Как женщина, говорю вам, что, возникни такая необходимость, я попыталась бы найти клинику подальше от места, где живу. Сами подумайте: женщина по какой-то причине не может позволить себе родить. К примеру, она слишком молода, живет с родителями и боится признаться…

— Как вторая жертва, — кивнул Антон. — Ей всего шестнадцать — девчонка!

— Или, скажем, она замужем, а беременна от любовника. Или уже имеет детей, которых с трудом в состоянии прокормить. У женщин есть друзья, знакомые, родственники, а значит, существует шанс, что кто-то их увидит. Этого нельзя допустить, поэтому территориальный признак не срабатывает. К тому же не забывайте, что только двое подверглись аборту.

— И что же делать?

— Ждать вскрытия и отчета судмедэксперта. А еще выяснять подноготную погибших. Пока дела не объединили в одно, они расследовались ни шатко ни валко, но теперь все иначе. Узнайте все о жертвах, опросите родственников, найдите возможных отцов нерожденных детей… Что-то же должно у них быть общее?

Шеин ничего не ответил, а про себя подумал, что СК не имел бы к случившемуся отношения, не окажись одна из жертв дочкой телезвезды. Она ведет рейтинговое политическое шоу по государственному каналу и имеет большие связи. Так и вышло, что тут тебе и серия, и руководитель Первого следственного отдела Первого управления по расследованию особо важных дел Суркова. И он, Антон Шеин, со своей бригадой.

* * *

Мономах открыл дверь кабинета и с облегчением приземлился в свое старое, но такое удобное кресло. Рабочий день окончен, и он может с чистой совестью отправляться домой, к преданно ожидающему его возвращения Жуку. Проверив телефон, он увидел девять пропущенных звонков и сообщение от Гурнова, зава патологоанатомическим отделением. Что за срочность заставила Ивана названивать столько раз? Мономах уже намеревался открыть сообщение, когда раздался стук в дверь. За годы работы заведующим отделением он научился определять визитеров по тому, как они стучат. Пациенты в большинстве своем делали это тихо и нерешительно. Родственники пациентов — требовательно и настойчиво. Коллеги — по-деловому, коротко и громко. Сейчас Мономах не смог определить, к какой категории относится человек по другую сторону двери. Возможно, дело в усталости?

— Войдите! — крикнул он.

Дверь отворилась, и на пороге возник незнакомый мужчина. Родственник пациента? Хотя вряд ли — уж слишком официально одет.

— Владимир Всеволодович Князев? — уточнил незнакомец. А кого он ожидал увидеть за столом личного кабинета зава ТОН, специализированного травматолого-ортопедическо-нейрохирургического отделения?

— Это я, — ответил Мономах. — А вы?

— Олег Витальевич Мартынюк, старший оперуполномоченный Выборгского РУВД, — представился вновь прибывший.

— Что-то я не понимаю…

— Это ваша визитка, Владимир Всеволодович? — Вместо объяснения Мартынюк протянул ему белый прямоугольник.

— Ну да, моя — там так и написано, — подтвердил Мономах.

— Верно. Только там не написано, как ваша карточка оказалась у жертвы преступления.

— Преступ… погодите, кого убили?

— С чего вы взяли, что убили?

— Вы же сказали: «жертвы»!

— Понятно, — поджав губы, кивнул Мартынюк. Несмотря на то что Мономах не ощущал за собой вины, он почувствовал, что во рту внезапно пересохло. Почему в присутствии представителя органов рядовые граждане теряются и начинают вспоминать грехи, большие и малые, которые могли привести к неожиданному визиту? Будто бы чувство вины изначально заложено в человеке и тихонько дремлет в глубине организма в ожидании как раз такого момента!

— Простите, что вам понятно? — поинтересовался Мономах.

— Кем вам приходится Яна Романовна Четыркина? — вновь оставив вопрос без ответа, спросил Мартынюк.

— Кто?

— Так зовут жертву.

— Впервые слышу это имя. Она пациентка?

— Вам лучше знать.

— Знаете что, господин… старший оперуполномоченный, — Мономах уже забыл имя-отчество незваного гостя, — я попрошу вас выражаться яснее. Какое отношение эта ваша Четыркина имеет ко мне? Если она пациентка, то не моя, иначе я бы знал. Кого-то из моих врачей? Если так, то из вновь поступивших, иначе, опять же, я бы…

— Я присяду, не возражаете?

Не дожидаясь согласия, Мартынюк умостился на диване напротив стола Мономаха, закинув ногу на ногу. При этом стали видны его носки канареечного цвета, абсолютно не подходящие к деловому костюму.

— Владимир Всеволодович, я вам не враг, — продолжил он, в упор глядя на визави. — Но, вы же понимаете, я должен убедиться…

— В чем? — перебил Мономах. — Не я ли убийца?

— Совершенно верно.

— Не хотите рассказать, что случилось?

— Сначала еще один вопрос: вы действительно не знали, что Четыркина поступила в вашу больницу по «Скорой»?

— Да я же говорю, что не знаю, о ком вы!

— Вот ее фотография, — на стол легла ксерокопия черно-белого снимка — скорее всего, из паспорта. Несмотря на плохое качество печати, Мономах тут же узнал лицо, так как видел его совсем недавно.

— Побои? — помимо воли вырвалось у Мономаха.

— Побои? — опер даже привстал. — Почему вы так сказали? Вы же только что утверждали, что знать не знаете жертву!

— Да не знал я ее…

— Не знали, но опознали по фотографии?

— Я видел ее всего однажды. Тогда и визитку дал.

— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?

— Не то чтобы познакомились, — поморщился Мономах и рассказал о недавней встрече в электричке. Повествование заняло пару минут — собственно, и рассказывать-то было нечего. Когда он закончил, Мартынюк некоторое время сосредоточенно жевал нижнюю губу, обдумывая услышанное.

— Значит, вы дали ей визитку, — подытожил он наконец. — Почему вы это сделали?

— Я же сказал — девушка выглядела несчастной и напуганной.

— А вы у нас, выходит, защитник обездоленных? — Фраза звучала издевательски, и Мономах начал закипать.

У него выдался на редкость утомительный день, он устал и мечтал поскорее оказаться дома. А этот Мартынюк имел наглость задавать дурацкие вопросы, всем своим видом демонстрируя недоверие к каждому его слову! Но прежде чем Мономах успел вспылить, опер, видимо, почувствовал, что зашел слишком далеко, и переформулировал предыдущий вопрос: