«Возьми на руки. Погладь, лхани».

Ротар всегда знал, чего хотел. Впрочем, многого он никогда и не требовал. Послушный, спокойный, шхэново меня обожающий, чуть ли не заглядывающий в рот дракон. Он был бы идеален, если бы не один маленький недостаток. Выжить-то он выжил, но это навсегда подорвало его здоровье. Не знаю, на чем он держался в этом мире, наверно, не на драконьем, скорее бычьем упрямстве. Большинство драконьих лекарей предсказывали, что он не протянет и недели. Потом — что не протянет и пары месяцев. Потом — что сдохнет через полгода. Но Ротар жил и даже потихоньку рос. Я надеялась, что со временем его здоровье укрепится, и он придет в себя, но этой весной стало только хуже. У драконов начиналось половое взросление, проявлялась их врожденная магия, которая позволяет им летать, управлять ветром и проделывать такие милые ярмарочные трюки, вроде поджигания чего-нибудь огнем. У некоторых был дар земли, кто-то управлял водой. Нет, не так, как человеческие маги, это было что-то более примитивное, стихийное, впрочем, действенное. Драконы в магии были не особенно сильны, волшебная сила больше поддерживала их жизнь, насыщала кровь, но на мелкие фокусы их хватало. Вот только у Ротара дара не было. Или он проявился, но стал забирать ту часть энергии, которая была нужна ему для того, чтобы существовать. Такое не лечится. И он умирал, как последняя сволочь, упорно, медленно и долго.

Как я позже узнала, лхани на языке драконов — существо, ближе которого нет. И ближе меня для него никого не было, других он просто с поразительным человеконенавистничеством к себе не подпускал. Мои однокурсники выбрали настоящих драконов, невероятно красивых, всех оттенков — от небесной бирюзы до угольно-черного, не сравнимых с моей бурой, болезненной, бесцветной ящерицей. И один из них мог быть моим. Великие боги, как же я ненавидела эту ящерицу, попавшуюся мне под ноги в тот момент! Но ничего не могла поделать. Запечатление завершилось, хоть я и отчаянно сопротивлялась. В тот момент Ротар так хотел обрести «родственника», что его силы воли хватило на двоих. Впрочем, ее бы хватило и на целый летучий отряд. Лучше бы здоровья побольше. После первой встречи, когда мелкая ящерица напрыгивала на меня с земли, хотя я старательно пыталась его скинуть, я так и назвала его. Ротар. «Попрыгун» в переводе с древнего языка.

Старый драконолог, отозвав на днях меня в сторону, просил прекратить его агонию, не приходить, не запихивать насильно в его пасть пищу, не сидеть рядом, дать ему отойти спокойно в его призрачное царство драконов. Ничем не поможешь, он умирает, сказал он, хотя я и так знала это уже давно. Трудно этого не видеть. Его непрерывная агония продолжается с рождения, но дракон цеплялся когтями, клыками за жизнь, и утро за утром снова открывал свои желтые, тусклые, измученные глаза. Иногда его отпускало, и Ротар несколько дней жадно пожирал любую пищу, до которой мог добраться, восполняя дни голода. Я уже перестала испытывать надежду, потому что потом все начиналось снова.

Я пыталась не приходить, но тогда Ротар начинал настойчиво, страшно выть или, что хуже, упорно полз из помещений, где содержались драконы, наружу, стремясь найти меня. Он дико боялся, что я не приду больше.

В столовой было как обычно: шумно, непонятно, кто с какого факультета, жуткая очередь на ползала, где толкаются адепты с подносами. Невыносимые ароматы недожаренных бифштексов и кисловатого клюквенного компота. Впрочем, привыкнув к тому, как готовят дома и что сооружает на самодельной плите моя соседка по комнате, я могла пережить что угодно. В столовую я обычно приходила в гордом одиночестве. Денег на нормальные продукты, которые можно разогреть с помощью бытовой магии, у меня не было, а остальные мои приятели предпочитали питаться в «домашних условиях», готовя все в своих комнатах или изредка выбираясь в кафешки. Я всегда со смутной ненавистью провожала взглядом пригоршни серебрушек, которые они с легкостью выкладывали за еду. Мое тело, привыкшее к постоянному недоеданию и паршивой пище столовой, отказывалось это понимать. Как можно выкинуть столько денег на то, что абсолютно бесполезно, ведь через несколько часов захочется есть снова. Слава богам, хоть питание в Академии было бесплатным. Жлобливым, но бесплатным. Я взяла не очень чистый, с каплями воды поднос и встала в очередь. Адептки передо мной жизнерадостно обсуждали какую-то вечеринку, скорую ярмарку и то, что купят на ней. Безжалостно перемывали кости всем сокурсникам, преподам и особенно своим парням. Не ведающая настоящей шхэни в жизни беззаботность. Я им завидовала настолько, что хотелось огреть по башке подносом, а потом добавить пинок под ребра, чтобы жалостливо подготовить к реальной жизни. Мой дракон тихо подыхал. Хотелось об этом не думать, но мысль постоянно настойчиво выскакивала, обжигающе обосновывалась в мозгу, а потом медленно уходила прочь, оставляя после себя горелые следы обожженной плоти. Я не хотела об этом думать, но, как только расслаблялась, все начиналось снова.

Ротар с этим его жалобным и мерзким, как робкий шелест ветра в моих мыслях, «погладь, лхани». Он чем-то напоминал беспомощного щенка, заискивающе виляющего хвостом и сомневающегося: погладят его сейчас или ударят, резко, наотмашь, без жалости. Великие боги, как же я ненавидела его! За эти его робкие мысли, за дурацкую преданность, за жалкую привязанность. Где эта обычная гордость, которая отличает всех драконов? Всадники выращивают их, но крылатые ящеры все равно никогда не уступают, не слушаются, пока не убедятся, что человек достоин им указывать. Да и то часто спорят и навязывают свое мнение. На это и направлены уроки драконологии — научить всадника и летучего ладить, слушать друг друга. С Ротаром такого не было. Раньше он мог ждать меня на одном месте до посинения, хоть землетрясение, хоть дождь. Если я скажу: прыгай с обрыва, он бы прыгнул, даже не умея летать. Мне кажется, если бы я сказала: сдохни, он бы послушно умер, сразу прикрыв глаза. Но я не могла. Я ненавидела его, искренне, люто за то, что он умирал, хотя я ему говорила: живи.

Задумавшись, я не заметила, как подошла очередь. Пока стоящие впереди болтливые адептки уверенно выбирали вялые салаты, я присматривалась к недоваренному рису и зеленоватым котлетам. Чем темные не шутят! Нашу местную повариху я терпеть не могла. Даже не за то, как она готовит, а за привычку вопить в лицо хрипловатым, прокуренным басом: «Надумала? Живей давай!»

Меня часто удивляло, как в Академии магии, где учится шхэн знает сколько практиков, алхимиков, изучающих яды, боевых магов тех же, эта упитанная противная тетка остается все такой же живой, здоровой и хамоватой. Почему никому в голову не пришло превратить ее в какую-нибудь еще более страшную живность, чем она является теперь. Впрочем, за нападение на служащего Академии полагалось исключение или лишение стипендии, и ради нескольких секунд торжества никто, возможно, не хотел рисковать. Лично у меня стипендия была средненькой, да и платили мне ее скорее из жалости, наставник Магуэрц всегда был хорошим дядькой и близко к сердцу принимал беды своих адептов. Слишком мало их у него было. Теорию я всегда сдавала неплохо, но вот с практикой одни проблемы. Точнее, ее вообще у меня не было. Раньше мы с Ротаром еще хоть как-то посещали семинары. Но когда начались тренировки полетов и эта его болезнь, у меня появилось слишком много свободного времени. Если это можно назвать преимуществом. Я ждала. Наставник ждал, сторож загонов, мои сокурсники. Мы все дружно ждали, когда Ротар подохнет. Я снова почувствовала, как заболел мой живот. Ненависть, проклятая ненависть. Странно, что я принимаю все не близко к сердцу, а чуть ниже.