необходимостью изучения «реальной речи реальных говорящих», не могли решать эти задачи на основе теорий, рассматривавших язык как нечто вполне единообразное, гомогенное и монолитное.

«С этой точки зрения, которую мы в настоящее время осознали как вредную, – пишет У. Брайт, – различия в навыках речи внутри коллектива третировались как „свободные вариации“»

(Bright, 1966, 11).

Новая отрасль науки о языке, выступавшая под различными наименованиями, поставила одной из своих главных задач показать, что в действительности эти вариации не «свободны», а обусловлены системными различиями в структуре общества. Развернулись интенсивные исследования ранее не свойственных лингвистике Запада проблем: соотношение между языком и социально-классовой структурой общества, взаимовлияние и взаимообусловленность языковых и социологических явлений.

В этих разысканиях наиболее объективно мыслящие ученые капиталистического Запада не могли пройти мимо марксистской теории общества и его развития. Однако значительная часть западных социолингвистов по-прежнему обращается главным образом к неогумбольдтианству и неопозитивизму. Последнее особенно стимулировалось тем обстоятельством, что в центре своего анализа знания неопозитивизм ставил возможности его выражения в языке.

Стремясь теснее связать исследование языка с социальными науками, зарубежные социолингвисты проявляли тяготение к ориентации

«прежде всего на те течения в данных науках, которые сами испытывали значительное влияние позитивистских идей»

(Швейцер, 1977, 207).

Одной из самых известных зарубежных социолингвистических теорий является «теория языковых кодов» английского ученого Бэзила Бернстайна. Отличительной ее чертой на протяжении последних двадцати лет было постоянное стремление доказать, что существующие формы пользования языком строго обусловлены определенными социальными структурами, которые Б. Бернстайн обычно именует «классами».

Само по себе стремление подчеркнуть связи языка с общественными явлениями вряд ли может вызывать возражения. Ведь и в марксистском языкознании одним из основных положений является понимание языка как общественного явления. В свое время советская лингвистика отбросила вульгаризаторские представления о делении общенародного языка на противопоставленные друг другу «классовые языки», однако она и сейчас продолжает признавать, что в языке классового общества не могут не находить известного отражения социальные моменты. Главное, однако, то, что социальные явления отражаются в языке не прямо, а через посредство многих промежуточных факторов. Результатом таких влияний могут быть, например, социальные диалекты или «разные социальные варианты литературного языка» (Жирмунский, 1969, 6). Исследование социальных аспектов функционирования и развития языка всегда стояло в центре внимания советских языковедов, но наше понимание этих проблем принципиально отличается от социолингвистических теорий, развиваемых в настоящее время на Западе, в частности от теории Б. Бернстайна.

Необходимо прежде всего иметь в виду, что термины «класс», «социальная структура» и другие понимаются Б. Бернстайном по-своему. Еще В.М. Жирмунский предупреждал, что слово классовый

«не имеет в словоупотреблении западноевропейских авторов того строгого терминологического значения, которое оно получило в советской (марксистской) социологии. Такие термины, как „нация“, „класс“, „раса“, употреблялись нередко и продолжают до сих пор употребляться в гораздо менее определенном значении, чем то, к которому мы привыкли»

(Жирмунский, 1969, 7).

Несмотря на то, что Б. Бернстайн в своих трудах нередко ссылается на К. Маркса, он так и не усвоил марксистского понимания общественных классов как

«больших групп людей, различающихся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают»

(Ленин, т. 39, 15).

Вместо этого в качестве критериев выделения общественного класса Б. Бернстайн избирает далеко не определяющие и несущественные признаки – образовательный уровень, степень квалификации и др.

Следуя в русле традиционной буржуазной социологии, он замалчивает существование класса эксплуататоров и класса эксплуатируемых, равно как и антагонизм между ними. Он расчленяет рабочий класс, объединяя его квалифицированные слои вместе с мелкой и средней буржуазией (и, по-видимому, с интеллигенцией) в так называемый «средний класс». Слой крупной буржуазии при этом маскируется туманной формулировкой «ассоциированных со средним классом уровней» (или «групп»). Термином «рабочий класс» в работах Б. Бернстайна обозначаются только полуквалифицированные и неквалифицированные рабочие, причем автор не прочь включить сюда же и различного рода деклассированные прослойки.

В качестве базисной линии, от которой начинает возвышаться социальная структура «среднего класса и ассоциированных с ним групп», Б. Бернстайн принимает тип семьи, в которой хотя бы один из родителей имеет образование выше начального или обладает определенной квалификацией. В основном он относит к этой категории представителей умственных профессий, хотя признает, что

«такую семью можно найти и среди некоторых работников физического труда, получающих заработную плату»

(Bernstein, 1971, 25).

Ниже принятой им базисной линии располагается «рабочий класс», к которому причисляются также… группы уголовников, солдаты, уличные шайки подростков. Таким образом, к терминам, которыми Б. Бернстайн обозначает социальную принадлежность, следует относиться с большой осторожностью. Его «средний класс» – это далеко не только «мелкая и средняя буржуазия» (см: Швейцер, Никольский, 1978, 17), а «рабочий класс» в его толковании – это вообще что-то весьма бесформенное.

Не видя (вернее, не желая видеть) основного отличия между классами капиталистического общества – по их месту в общественном производстве, отношению к средствам производства и доли в распределении материальных благ, Б. Бернстайн усматривает чуть ли не главное различие между ними в психологии их представителей. Так, основными особенностями лиц, принадлежащих к «среднему классу и ассоциированным с ним группам», он считает предприимчивость, инициативность и целенаправленность действий. Представители этой «социальной структуры», по его мнению, осознают важность той зависимости, которая существует между применяемыми средствами и поставленными целями, и придают большое значение тем понятиям и оценкам, которые связаны с данными процессами. Им свойственна определенная дисциплина поведения, ориентирующая на определенные ценности и стимулирующая их достижение. Представители этого класса способны принимать меры к достижению отдаленных целей, организуя для этого рассчитанный, целенаправленный ряд мероприятий. В целом для них характерно активное отношение к окружающим социальным объектам и связям (Bernstein, 1971, 25). Представители «рабочего класса», в изложении Б. Бернстайна, лишены всех этих качеств. Они в основном поглощены окружающим их настоящим и не могут разрабатывать какие бы то ни было планы на будущее. Цели, которые их занимают, более близки и конкретны, а общее отношение к окружающим объектам якобы не творческое, а пассивное (non-instrumental).

Психология взрослых представителей тех или иных классов, согласно Б. Бернстайну, целиком обусловлена особенностями их воспитания. По его словам, ребенок из семьи «среднего класса» усваивает формы социального поведения («социализируется») в окружении формально расчлененной социальной структуры. Как его семья, так и он сам постоянно