расценивает всякие внешние воздействия с точки зрения того, насколько они содействуют (или не содействуют) достижению отдаленных целей. В этих семьях существует четкая, последовательная система поощрений и наказаний, которая ориентирует поведение ребенка относительно различных целей и ценностей. Вся совокупность воспитательных мероприятий и эмоциональная обстановка нацеливают такого ребенка на будущее. Чуть ли не с самого рождения на него смотрят как на личность, имеющую определенные права. В результате тщательного и заботливого воспитания у него развивается ранняя индивидуализация.

Рабочая семья, в освещении Б. Бернстайна, напротив, менее организована и в воспитании детей не целенаправленна. Родительская власть здесь, как и в семьях «среднего класса», достаточно сильна, но она не может обеспечить ребенку такое окружение, в котором система ценностей и целей была бы четко упорядоченной. Права родителей по отношению к детям осуществляются чаще всего бессистемно и произвольно. Перед ребенком не ставятся отдаленные, долгосрочные цели, поэтому вся его деятельность (как и деятельность семьи) сосредоточена в настоящем. Относясь с интересом к друзьям и родственникам, эти дети не стремятся к знакомствам, которые могли бы обеспечить им связи, полезные для будущего (Bernstein, 1971, 32). В результате в семьях каждого из этих двух противостоящих типов воспитываются люди различной социальной ориентированности. Семья «среднего класса» стремится вырастить человека, направленного на достижение определенных целей, но в то же время способного их видоизменять по своему усмотрению. Из рабочей семьи, по мнению Б. Бернстайна, вырастают люди, лишенные подобной предприимчивости, инициативы и способности к социальному продвижению.

Б. Бернстайн стремится доказать, что упомянутые различия в ориентации детей вырабатывают у них и разную восприимчивость к окружающему. Дети рабочих якобы способны воспринимать преимущественно общее содержание объектов, тогда как их сверстники из «среднего класса» чувствительны также к структуре объектов и к их взаимоотношениям с другими объектами.

Все эти особенности, по глубокому убеждению Б. Бернстайна, должны неминуемо отражаться на использовании языка (language-use) представителями разных классов: каждая форма социальной организации – по терминологии Б. Бернстайна «класс» – пользуется собственной формой речи. Размежевание по этой линии тоже будто бы берет свое начало еще в детстве. Например, в соответствии со своей «упорядоченной структурой» семьи «среднего класса» обычно не поощряют слишком непосредственного или бурного выражения эмоций. Между их выражением и восприятием обычно стоит слово, языковая оболочка, причем большое значение в этих случаях придается именно характеру используемых языковых средств. Тип языковой структуры (определенные связи слов и предложений) порождается определенной структурированностью эмоциональных реакций, специфичной для данного общественного класса, и, в свою очередь, воздействует на эти реакции, организуя и направляя их надлежащим образом.

В этом четко проявляется следование Б. Бернстайна неогумбольдтианскому направлению в языкознании, представители которого, не отрицая коммуникативной функции языка, принижают ее и считают производной от главной – функции мыслеобразования. Сам Б. Бернстайн подтверждает, что на его концепции оказал большое влияние Э. Сепир, который, как известно, понимал язык

«как творческую силу, разграничивающую, упорядочивающую, классифицирующую факты объективной реальности, иначе говоря, обусловливающую характер ее изображения в сознании человека»

(Чесноков, 1977, 16).

Не в меньшей степени теории Б. Бернстайна связаны и с учением Б. Уорфа о языке как средстве формирования человеком своего миропонимания и собственной личности.

Различия в восприятии мира, характерные для разных общественных классов, приводят к тому, что, по утверждению Б. Бернстайна, каждому из них свойственна собственная форма использования языка: рабочий класс пользуется так называемым общим языком (public language[1]), а «средний класс» – формальным языком (formal language). Первая форма описывается им довольно подробно:

«Если используемые языковые средства в большой степени представляют собой короткие распоряжения (commands), простые высказывания или вопросы, состоящие из знаков, которые по своему характеру являются описательными, визуальными, обладающими вдобавок низкой степенью обобщения, а также если в высказываниях эмоциональная сторона выделяется сильнее, чем логическое содержание, то этот тип пользования мы будем называть общим языком»

(Bernstein, 1971, 28).

В нем большую роль играют так называемые невербальные (т.е. неязыковые) способы выражения значений – жесты, мимика, телодвижения, модуляции голоса по тону, громкости и др. Как в содержании, так и в выражении эта форма речи содержит очень мало личного, индивидуального.

В «формальном» языке, напротив, Б. Бернстайн отмечает преобладание индивидуальных, личных характеристик выражения. С самого детства здесь уделяется внимание прежде всего построению высказывания, разнообразию средств связи слов и предложений, навыкам выражения мыслей своим личным, особым образом. Невербальные средства занимают здесь обычно незначительное, подчиненное место. Уже в ранние годы вырабатывается чувствительность к форме пользования языком – довольно сложным и тонким средствам изложения. Эта языковая форма действует, в свою очередь, как динамическая рамка, налагаемая на восприятие окружающего.

Поскольку эта концепция закрепляет за каждым «классом» свой особый способ использования языка, А.Д. Швейцер назвал ее «теорией изоморфизма языковых и социальных структур» (см.: Швейцер, Никольский, 1978, 17), но при этом он отмечает условность подобного обозначения:

«„Общий“ и „формальный“ языки Б. Бернстайна представляют собой не языковые разновидности, а лишь некие тенденции, характеризующие использование языка… в речи» (там же).

Можно также добавить, что закрепленным, в освещении Б. Бернстайна, является лишь «формальный» язык, пользование которым составляет прерогативу «среднего класса», что же касается «общего» языка, то им могут пользоваться представители обоих классов.

Среди социолингвистов ФРГ теория Б. Бернстайна известна под названием «гипотезы недостаточности» (Defizit-Hypothese) (см.: Ziegler, 1975, 38), поскольку в ней одна из форм речи характеризуется недостаточностью средств выражения. Иногда эту теорию они называют также «концепцией языковых барьеров» на том основании, что носители более ограниченной формы речи менее интенсивно устанавливают социальные контакты с другими социальными группами (см. об этом: Домашнев, 1980; Яхнов, 1976, 228). Эти (и подобные им) обозначения тоже не отражают подлинной сущности обсуждаемой теории, которая состоит не в том, что формы речи, используемые различными классами, отличаются количественными параметрами или ролью в межгрупповом общении, а в том, что они социально обусловлены, непосредственно соотнесены с определенной социальной структурой («классом»).

Как пример различий в способе использования и восприятия языка Б. Бернстайн приводит обращение матери из «среднего класса» к расшалившемуся ребенку: Iʼd rather you made less noise, darling. «Ты бы меньше шумел, мой дорогой». Эта реплика воспринимается ребенком как вполне однозначное повеление прекратить шум. Слова rather и less понимаются им как ключевые, требующие немедленной реакции, и обычно оказываются весьма действенными.

Б. Бернстайн указывает, что если бы это же высказывание было обращено к ребенку из рабочей семьи, данные ключевые слова (как и все высказывание в целом) не оказали бы должного воздействия. Для него то