Но ничего. Если все пойдет хорошо, скоро ей представится возможность подпитаться горькими и пряными соками ирландских трав.

Когда она вернулась за столик, ее будущий супруг и его друг общались деловито, немного прохладно, но в общем — без всяких отравленных шпилек. Саманта предполагала, что Эд пройдется насчет ее внезапной бледности, то есть отсутствия красок на лице, но он промолчал даже на этот счет. Мелочь, а приятно.

Ужин закончился вполне позитивно, никто, как хотелось верить Саманте, не уносил с собой долгих обид. Она обняла Джастина и пожелала ему доброй ночи, он пожелал ей хорошего настроения для Эда. Это было актуально.

Джастин сел на мотоцикл и уехал. Саманта, не представлявшая жизни без экстрима и выплесков адреналина в кровь, почему-то всегда с тревогой смотрела на этот самый мотоцикл. Может быть, собственные приключения научили ее понимать хрупкость человеческой жизни, а Джастин казался ей (хорошо, что ни он, ни Эд об этом не знали — засмеяли бы!) уязвимым. Во всяком случае, она давно и наотрез отказалась ездить с Джастином куда бы то ни было на этой «адской машине».

— О чем думаешь? — Это был излюбленный прием Эдмонда по заполнению возникших пауз. — Хорошо, что это мой лучший друг, если бы ты таким взглядом провожала другого парня, мне пришлось бы его догонять и устраивать мордобой.

— Хорошо, что это твой лучший друг, — повторила Саманта. — А то тебе пришлось бы догонять мотоцикл, ты не догнал бы, конечно, и расстроился. А думаю я о том, что Джастину, наверное, очень грустно возвращаться всегда в пустую квартиру.

— Уверен, он ни о чем таком даже не думает. Джастин ведь не какая-нибудь сентиментальная барышня, он взрослый самостоятельный парень, ему нравится холостяцкая жизнь, он сам говорил…

— Эд, ты ведь никогда не жил один, — напомнила Саманта. — Рядом с тобой всегда кто-то был — родители, женщины… Ты даже представить себе не можешь, какое это счастье — на самом деле счастье! — когда можно позавтракать с кем-то или посмотреть кино, сидя на диване в обнимку. Когда ты не один…

— Признаться, я больше ценю другие вещи. — Он игриво поцеловал ее под ушком.

Саманта поморщилась. Ей не нравилось, когда Эдмонд сводил разговоры на серьезные темы к сексу — а для него это было обычным приемом, своего рода «защитой от чувств».

А тактика «защиты от чувств» ей вообще в нем не нравилась, если совсем уж честно.

Ее старшая сестра, с которой они, бывало, подолгу болтали по душам и которая была в курсе многих мыслей и настроений Саманты, узнав об их с Эдмондом помолвке, первым делом спросила: «Слушай, а зачем ты выходишь замуж за этого самовлюбленного сухаря?»

Пришлось объяснять, что Эдмонд никакой не сухарь, просто он по-мужски собран и деловит, а такое впечатление у Сары сложилось потому, что разговоры по душам обычно имели место тогда, когда он чем-то Саманту расстраивал.

Сара только фыркнула. Саманта не видела ее — они общались по телефону, — но ярко представляла, как сестренка поджимает губы. Сара — мастер по части скептических мин, у нее таких гримас не меньше полудюжины.

Поздно вечером, после секса, лежа под мышкой у Эдмонда и по привычке поглаживая ладонью его гладкую безволосую грудь, Саманта думала невеселые мысли о том, каким образом Камасутра может из трактата о любви, каковым изначально была, превратиться в своеобразное пособие по эротическому фитнесу; где граница между «заниматься любовью», «заниматься сексом» и «делать зарядку с партнером» и что можно сделать, чтобы вновь получать удовольствие от жизни.

Слава богу, она вспомнила ответ, пришедший ей на ум среди кафеля и зеркал.

— Эд… — тихонько позвала она.

— А? — Он, кажется, уже задремал. — Что ты сказала, малыш?

— Давай уедем.

Она подумала, что он снова заснул, — такая долгая повисла пауза.

— Куда ты хочешь уехать и зачем?

— Хочу перед свадьбой немного развеяться, выпасть из серой рутины. Понимаешь, я боюсь, что из-за усталости и привычки оголтело куда-то бежать не замечу самого главного события в своей жизни. — Саманта улыбнулась. Она лежала на боку, поэтому неясно было, почему улыбка вышла кривая — из-за положения головы или вложенных в нее эмоций.

— Хм. Зачем — понятно. — Эдмонд многозначительно вздохнул. Иногда Саманта начинала бояться, что она его утомляет. Сама по себе. Одним своим существованием. Не говоря уже о всяких там идеях. — А куда?

— В Ирландию. Мне бы очень хотелось, — будто извиняясь, добавила она.

— Господи, Сэм, что там делать? Там поливает с неба еще больше, чем в Лондоне, холмы, вереск, вереск и холмы — и толпы ирландцев…

— Ты находишь это странным? — усмехнулась Саманта.

— Не люблю их говор, виски и пиво.

— Эд, ну неужели тебе никогда не хотелось просто посмотреть мир?

— Хотелось. Мадагаскар, Новую Зеландию и Бразилию. Да, пожалуй, еще Италию.

— Негусто.

— Конкретно.

— Хорошо. Давай на Мадагаскар или в Бразилию. Только, пожалуйста, сейчас! Для меня это очень-очень важно! Ты мне веришь?

— Эй, малыш, ты что? Плачешь, что ли?

— Н-нет, с чего ты взял? Чего бы мне плакать… У меня все хорошо. У меня самый замечательный на свете ты.

— Сэм!

Она ненавидела, когда он злился там, где ей хотелось от него тепла и терпения. Ну неужели непонятно, что если она и проронила несколько слезинок, то это сейчас пройдет, это всего лишь нервы и усталость, и вовсе незачем на нее орать…

— Хорошо, Сэм, в Ирландию, значит, в Ирландию. Хоть завтра. Собирай чемоданы, заказывай билеты, ищи путевки…

— Эд, не хочу я тебя насиловать! Если хочешь в Италию…

— У нас на носу свадьба! Я не могу позволить себе банкет на двести персон и тур в Италию! Так что…

— Все, я поняла тебя.

— Давай, спи. — Он громко чмокнул ее в макушку. — Все будет хорошо.

— Непременно, милый.

Все непременно будет хорошо. Вот только как этого достичь и куда слить тот мерзкий осадок, который всегда остается после таких разговоров?

Джастин открыл дверь в квартиру. Он ненавидел эту процедуру — открывать дверь своим ключом. Ключи всегда казались ему холодными на ощупь, даже если он держал их в кармане брюк.

Сегодня он достал их из нагрудного кармана рубашки. Металл напоминал скорее лед. Джастину померещилось даже, что сейчас на нем выступил тоненький иней. Господи, это же холод от его сердца.

В прихожей горел свет.

Он плевал на счетчики и всегда оставлял свет включенным, чтобы не приходить в темноту. И в пустоту. И в одиночество. Он готов был платить за эту маленькую иллюзию чьего-то присутствия в доме. Иллюзия — это ведь даже не ложь. Особенно если маленькая.