Или все-таки ложь?

Он прошел в гостиную. Зажег свет и здесь. Огляделся. Все по-прежнему. Все вещи на своих местах. Нет, не то чтобы в комнате царил идеальный порядок, он давненько не убирался… Но все журналы, книги, фотоаппарат, два галстука, чашки с недопитым кофе и просто темным от высохшего осадка дном, отцовский портсигар, альбом с самыми драгоценными фотографиями — все находилось именно там, где и два часа, и два дня назад.

Некому было менять их местами и раскладывать по полкам, мыть и протирать пыль.

Джастин глухо зарычал. Он не позволял себе стонать или выть — не мужское это, даже если никто не слышит. Когда зверю больно, он не хнычет и не ноет. Он рычит. Он никогда не жалеет себя.

Джастин, конечно, просто человек. Но ему есть чему поучиться у зверя.

А чашки он может и сам помыть, что у него, рук нет?

Прекратить истерику.

Дело было, естественно, не в чашках.

Этот вечер дорого ему стоил. Может быть, он уже поседел? Хотя бы наполовину? Надо бы проверить, не покрылись ли серебристо-серым виски. Только какая, к чертям, разница?

Нет, разница все-таки есть. Будет повод покрасить волосы. И не обязательно в природный черный. Огненно-рыжий тоже хорош. Или красный. Или светло-зелененький.

Ведь и так понятно, что он шут и дурак. Клоун. Петрушка. Роль, а не человек. Причем роль глупая, гротескная и второстепенная.

Всегда — только друг главного героя. Он присутствует на сцене для «жизненности действия». И чтобы герою было перед кем изливать душу, читать свои геройские монологи.

Эд — плохой герой. Не героический, прямо скажем. Но он красив, знатен и богат. И у него богатый внутренний мир. По крайней мере, должен был когда-то быть таковым. Когда Великий Режиссер раздавал роли… Иначе почему, почему все сложилось так, как сложилось?!

Черт с ним, с состоянием Эда. И с работой его, и с тем, что о нем то и дело пишут в газетах… Почему, почему его любит Саманта?

Джастин происходил из верующей семьи. И сам он верил в Бога без фанатизма, но искренне. И он никогда не дерзнул бы предъявить Всевышнему какие-то претензии, но…

Иногда, в такие вот моменты, как сейчас, он бывал очень и очень к этому близок.

Ведь даже недодуманная, оборванная мысль, за которую хочется отхлестать себя по щекам — это все равно мысль, а мысль — это то же самое, что дело, а дело против Бога — это страшный грех, за который по справедливости гореть и гореть в аду.

Интересно, не адский ли пламень сегодня за ужином подогревал его стул?

Сидеть на раскаленных углях было бы в десять раз удобнее, чем на том дорогом французском стуле с благородно изогнутой спинкой.

Но он сидел. Сидел, улыбался, изображал радость, слушал бесконечные препирательства Саманты и Эда, как всегда, мирил их, как мог…

Как идиот.

Они живут будто кошка с собакой. Это не любовь. Эд ее не любит, и он, Джастин, в глубине души это знает. И все равно… Глупость, трусость или еще черт знает что мешают ему высказать все в лицо этим двум остолопам или попросту схватить Сэм, затолкать в машину и увезти на край света, чтобы немного одумалась.

У него даже нет машины.

И тем более — нет права что-то за кого-то решать. Это их жизнь. Оба взрослые люди, наверное, знают чего хотят, вот пожениться собираются…

Когда он встречался с Элли, все было проще. Ему было чем заняться днем (дни он проводил на студии) и вечером (вечерами он виделся с ней). Оставались только ночи, но если хорошенько вымотаться за день, проблем никаких нет…

Впрочем, тогда ему казалось, что он любит Элли. Может быть, было удобнее так думать, может быть, и вправду мерцало между ними какое-то светлое, но очень уж неяркое чувство.

В погоне за яркими впечатлениями она укатила в Барселону с каким-то греком (Джастин всегда чувствовал пронзительный диссонанс в этом факте — почему с греком и в Испанию?) и больше не появлялась. Джастин понял, что по-настоящему ее не любил, именно тогда — потому что было больше обидно, чем больно.

А Сэм…

Нет, ему больше нравится звучание ее полного имени. Саманта. Саманта… Есть в этом слове какая-то магия.

Может, поэтому она всегда казалась ему полуреальным существом из сказок, дерзкой феей, непоседливым эльфом. В ней определенно есть волшебство, в этой и без того красивой и обаятельной женщине. Женщине из плоти и крови, с тонкой костью, высокими скулами и необычайно изящными шеей и плечами.

Когда-то он воспринимал ее как подарок судьбы — разумеется, подарок Эду. И от всего сердца радовался за друга, которому встретилась такая прекрасная девушка. И недоумевал — как же может быть так, чтобы Эд не видел, какое ему досталось сокровище?

Эд, скорее всего, даже видел. Только мало что чувствовал по этому поводу. Он с детства привык получать от жизни все самое лучшее. Разве удивительно, что ему досталась лучшая из женщин? (В очередной раз — он твердо верил, что все его любовницы в чем-то были лучшими, что особенно выводило Джастина из себя, потому что Саманта для него всегда была несравненной и несравнимой.)

И вот — закономерный финал — они женятся.

А он так и останется другом жениха.

Может, позволить себе напиться на свадьбе, высказать в конце концов Эду все — и разбить ему морду?

Нет, это не по-мужски, а по-мужлански. А напиваться для храбрости — поступок мальчишки. К тому же от алкоголя он становится вообще сам не свой, как мотоцикл, потерявший управление на скорости сто шестьдесят миль в час. Если уж решаться — то честно и сейчас, а не доводить все до абсурда. Друг жениха и жених подрались на свадьбе из-за невесты. Зато каков был бы сценический эффект!

И с чего он сегодня ударился в размышления о театре? Хватит. Сетовать на судьбу и жалеть себя — верный способ остаться в жизни никем. Джастин рывком поднял себя с кресла и пошел на кухню варить кофе. Проходя мимо зеркала, взглянул на свое лицо и устыдился. Стыдно стало перед самим собой. И своим телом. Ему больше пошел бы на пользу теплый душ, таблетка снотворного — и крепкий восьмичасовой сон. Но это было бы слишком просто. К тому же гений любит полуночников. А потому — кофе. И рисовать, рисовать, рисовать…

Джастин работал до половины третьего. И был почти доволен собой. Вот только главная героиня, будущая жена Робин Гуда, как он ни старался, не теряла сходства с Самантой.

Тихо звякнул невидимый колокольчик на двери. Саманта вышла из офиса туристической фирмы с прямой спиной и улыбкой в уголках рта. Ей казалось, что еще немного — и у нее прорежутся крылья.

Потом она подумала, что когда что-то режется — это больно. Зуд в ладонях немного утих. Путевки не хотелось выпускать из рук, но начал накрапывать дождик, и она поспешила спрятать свое сокровище в объемистую сумку. До начала занятий оставалось не так уж много времени, двадцать пять минут, это: рысцой пробежаться до остановки — три минуты, любой ценой сесть в первый попавшийся автобус и проехать до Джордж-сквер — пятнадцать минут, быстрым, но элегантным шагом дойти до школы Святого Христофора — четыре минуты, поправить прическу перед началом урока — одна минута…