— Упустили! — негодовал Якун. — Надо было засаду делать, а не с наскока.

— Где ты в чистом поле засаду сделаешь? — огрызался Любим, досада душила и молодого воеводу.

— Что ж делать теперь, Любим Военежич? — обратился один из десятников, здоровяк Могута. — Меня-то с кобылой этот ледок точно не выдержит.

Богатырского роста и веса, Могута слыл самым сильным воином Любима.

— Подумать надо, — пробурчал воевода.

— Упустили, чего теперь думать, — раздражался Якун, утаптывая широкими подошвами рыхлый снег.

Военежич молчал, задумчиво оглаживая бороду.

— Отойти надо выше по течению, к Ольгову, — наконец медленно проговорил он, — дождаться ночи, когда подморозит сильней, и поутру, спешившись, врассыпную перейти Оку, а по-другому никак.

— За это время уйдут далеко, — недовольно возразил сотник.

— Не уйдут, им тоже отдых нужен, и поболее нашего.

И вот теперь, спустя четыре дня после опасной переправы удалось напасть на след. Или не удалось? Любим терпеливо ждал следопытов Щучи. Якун продолжал недовольно бурчать себе под нос, демонстративно отвернувшись от воеводы. Воины торопливо работали ложками, зная, что в любой момент может прилететь приказ выступать. А Любим все ждал: «А ежели не найдем следов в сторону, вот не будет ничего. К Пронску подступаться? Силенок маловато. Да и отпираться станут — не у нас, не было, не знаем. Известное дело».

— Сыскари едут! — подал знак дозорный.

Скрывая волнение, Любим медленно, потягиваясь, поднялся.

— Есть, есть следы! — лицо Щучи сияло гордостью.

— Сказывай, — лениво протянул воевода, внутренне сгорая от нетерпения.

— Чуть дальше за холмом лесок сосновый, там разводы на снегу, совсем неприметные, еле углядел. Лесом они ушли, а след лапником за собой заметали. На полудень подались.

— На полудень? — оживился Якун. — Это куда ж они собрались? К Чернигову им нельзя, там нашего князя союзничек сидит. Неужто к поганым?

— И другие места есть, — уклончиво отозвался Любим.

— Это какие же? — усмехнулся Якушка. — В берлоге с медведем лапу сосать?

— Грады Вороножские, например, под рукой рязанского князя, лесами отгороженные — самое место отсидеться. Только городишки те — это тебе не Пронск, и с сотней воев перетряхнуть можно, — Любим в душе ликовал, Ярополк сам загонял себя в новую ловушку, и владимирский воевода его достанет, непременно достанет.

— К Вороножским лесам заворачиваем! — громко объявил он дружине.

Приморозило, и отряд довольно резво углубился по льду скованной льдом Хупты. Далее надо было отыскать мелководную Рясу, а там уж и до верховьев Вороножа рукой подать. Реки, что дороги, приведут к донским поселениям, лишь бы мартовский лед не подвел. Любим спешил, опасаясь угодить в весеннюю распутицу.

А в воздухе пахло весной, почки на деревьях набухли и теперь источали едва уловимый сладковатый аромат. Солнышко ласково гладило макушки всадников, припекало шеи. Воины распахивали кожухи, подставляя грудь теплому южному ветру. Еще день, и со льда придется свернуть к лесу.

А какой путь выбрали беглецы? Лишь раз на берегу удалось обнаружить стоянку: присыпанное снегом кострище, сломанные ветки и многочисленные следы сапог и копыт. Любим послал дозорных по следу, но к вечеру разыгралась внезапная метель — прощальный подарок зимы, и Щуча упустил нить преследования. На льду же никаких примет беглецов не было.

— Известное дело, лесом крадутся, — предположил опытный следопыт.

— Да пусть крадутся, быстрее догоним, — Любим нутром чуял, что выбрал правильное направление. Ярополк там, в чаще, голодный, усталый, и с каждым днем расстояние между ними сокращается.

Перейти с Рясы на лед Вороножа преследователи уже не осмелились, решив продираться лесом, но не теряя реку из виду. Вскоре им удалось приметить натоптанную рязанцами тропу, и ехать стало легче. Околдованные зимой черные дубы мрачно взирали на ввалившихся в их сонные владения незваных гостей. Здесь в чаще даже играющий светом весенний день казался тусклым и унылым, что уж говорить о пасмурных днях, когда солнце затягивала плотная пелена облаков, вот тогда дубрава виделась поистине тоскливым, пленяющим безнадегой местом. Недаром край прозвали Вороножем. Вороной — черный, темный, подобный воронову крылу.

Любим беспрестанно выставлял дозоры, опасаясь засады или случайной стычки с рязанцами. Да, у него по местным меркам приличный отряд в сотню опытных, проверенных в боях воев, но он не знает леса — оврагов, низин, болот, стариц; а местным здесь каждый дуб знаком, и недооценивать противника нельзя. Хоть и православная, а все ж чужая земля. А он Любимка — дерзкий находник.

На третий день пути Щуча изловил мужичка-лесоруба. Тот затравленным зверьком таращил глаза на вооруженных до зубов дружинников.

— Не бойся, муж почтенный, — с легкой насмешкой произнес владимирский воевода. — По приказу вашего рязанского князя Глеба на подмогу идем, Вороножские грады от поганых защищать. Аль не слыхал?

— Да где нам тут, в глуши, чего слыхивать, — чуть успокоился мужичок. — Так поганые на нас по весне никогда не нападают, кони у них тощие на бескормице.

— Покуда дойдем, покуда обустроимся на новом месте, глядишь — и лето на дворе, — не моргнув глазом, соврал Любим.

— А-а, верное дело, — похвалил мужик.

— А сам ты откуда, муж почтенный, будешь? Не тать[18] ли лесной? — опять приступил к допросу воевода.

— Да нет, что ты? Смерд[19] я, за дровишками вот пришел. Зима лютая была, все запасы попалили.

— Коли смерд, значит и деревенька здесь имеется. Где вервь[20] твоя? — небрежно бросил Любим.

— Вот того я вам не скажу, можете убивать, — мужик гордо выпрямил натруженную спину, — потому как не знаю я, кто вы на самом деле, и беду на своих наводить не стану.

— Похвально, — как можно мягче улыбнулся Любим, — только деревенька нам твоя и не нужна. Просто проверить хотел — верной ли дорогой идем, ну по названию прикинуть. Как называется-то, можешь сказать? Мы за вас косопузых[21], — Любим указал на топор, заткнутый за кушак мужика, — кровь идем проливать, а ты желаешь, чтобы мы заплутали и сгинули?

— Моя вам деревенька без надобности, — насупился мужик, — а дальше по дороге городец будет, Липеца Вороножская[22], все равно в нее упретесь.