Видимо, это его бывшая одноклассница.

Я просто в шоке.

Резко оборачиваюсь, и вижу свою подругу, которая разъехалась на льду чуть ли не на шпагат и не может встать.

— Милана! — пищу я и бегу подружке на помощь.

— Я тебя зову, зову! — раздраженно бурчит она, хватаясь за мою руку. — А ты, блин, как козлиха в кроссовках. Я на шпильках чуть не убилась, пока за тобой бежала.

— Прости…

— Блин, Дашуль, — Милана отряхивает свою шубку. — Ну и козел же твой Ромка!

Закусываю губу, и подбородок дрожит.

— С сисястой стервой изменить родной жене!

Закрываю глаза, и горячие слезы текут о холодным щекам.

— Я конечно все понимаю, но это верх наглости. Ты его по всему городу ищешь, а он с телочкой в отеле завис! И ты ведь была права! Не подвела тебя твоя чуйка. Не зря мы приехали! А если бы еще поторопились, то поймали бы их на горячем.

Душа сворачивается в трубочку. И сцены того самого «горячего» отчетливо встают прямо перед газами.

Эта брюнетка скачет на моем муже.

Царапает его грудь.

Впивается острыми ногтями в его кожу, оставляя красные отчетливые следы.

И стонет от удовольствия.

Я не ожидала такого от Ромы. Да и разве можно ждать от мужа, которому веришь беспрекословно и слепо, что он пойдет на встречу выпускников и зависнет там до утра? И что после вернется весь в засосах и царапинах?

— Милана… — сиплю я, сама пугаюсь своего неживого охрипшего голоса.

— Боже, да ты чего? — осматривает мое влажное лицо возмущенно. — Рыдать из-за козла? Не смей!

— Я с этим козлом всю жизнь прожила! Я ему всю себя отдала! — бью себя в грудь. — Двоих детей ему родила!

— Дашуля, тебе нужно успокоиться, милая…

— А он вот так… нашу любовь коту под хвост!

— Дашуль…

— Предатель! Урод! Козлище!

— Даш, пойдем в машину, я тебя прошу, — Милана подхватывает меня под руку и неуклюже шагает на шпильках по льду в сторону моей тачки.

— Я все понимаю, Милана. Да, мужчинам нужно это все. Секс, адреналин. Но я ведь не замухрышка какая-то. И я всегда его удовлетворяла. А он вот так…

— Да все мужики козлы! — соглашается со мной Милана. — Нормальных мужчин наши мамы разобрали.

— Да, — шмыгаю носом, придерживая Милану, чтобы она опять не растянулась на скользкой парковке.

Завожу мотор и включаю печку. В салоне машины быстро становится тепло. Мы сидим с Миланой и смотрим в лобовое стекло на этот злополучный отель «Прима». У меня сердце покрывается шрамами и ожогами. Мне так больно и мерзко сейчас, что я даже слов не могу подобрать. Поэтому молчу, прикусив кончик языка. Меня потряхивает от нервов.

— Дашуль, — начинает Милана, опустив взгляд на свой красивый маникюр. — Что думаешь делать?

— Разводиться.

— Правильно! Умница! Фух… — с облегчением выдыхает Милана. — Я уж думала, что ты захочешь его простить.

— Простить? После того, что я своими глазами увидела?

— А дети?

— А что дети? Они уже взрослые. Как-нибудь переживут! — зло фыркаю я и руки складываю под грудью.

Хотя сама прекрасно понимаю, что детям придется не сладко. Они ведь подростки. Замкнутые, немногословные. И они думают, что мы с Ромой их не понимаем.

Развод сильно ударит по ним.

— Вот Рома твой завтра вернется, и ведь сделает вид, что ничего не помнит! — пророчески шепчет Милана. — Мужики всегда так делают. Мне тут один в любви признавался, а потом сказал, что такого не было. Вот не пойму, это какая-то особая мужицкая амнезия?

Я грустно усмехаюсь.

— Там такие засосы на шее и груди, что сложно будет отвертеться, — выдаю я.

— Придумает какую-нибудь нелепую отмазку. Скажет тебе, что участвовал в дебильном конкурсе и его засосал и разодрал какой-нибудь Игорь!

— Интересно, а Игорь тоже… ну… тоже изменяет сейчас своей жене?

— Все они одинаковые, Даш. Все изменяют.

Качаю головой отрицательно.

Мне всегда казалось, что Рома не такой. Что он особенный. Только мой. А я только его. Я с ним себя и в тридцать восемь лет все еще чувствую девочкой.

Чувствовала.

Теперь нашему счастью пришел конец.

Закрываю глаза и медленно выдыхаю.

— А знаешь, Дашуль, мы с тобой должны ему отомстить! — осеняет Милану.

— Что?

— Отомсти ему! Не знаю… машину его разбей. Матное слово краской напиши на лобовом. Выложи его голую фотку в интернет.

— Зачем?

— Чтоб тебе легче стало, глупая! Я же вижу, что ты сама не своя.

Глава 4

— Доброе утро, мам!

Я сижу за круглым столом на нашей кухне. В руках держу большой нож для разделывания мяса.

Я только что закончила возиться с тушкой курицы. Членила ее с особым удовольствием. Возможно, Милана была права, и мне станет легче, если я как-то отомщу мужу. Только я ума не приложу, как мне отомстить.

Портить его имущество — это какой-то детский сад.

Переспать с кем-то на стороне и гордо улыбнуться — «один-один, милый!» — вообще полный бред.

Да и не смогу я… лечь под другого при живом муже…

— Мам? — сын останавливается напротив и смотрит на меня.

— Доброе утро, — натягиваю улыбку и откладываю нож.

— Раннее утро, а ты уже готовишь! — дочка проходит мимо и включает электрический чайник. — Я такая голодная! Максим, ты яичницу будешь?

— Буду.

— Пожаришь?

Максим недовольно выгибает губы и руки скрещивает на груди.

Я смотрю на сына, и узнаю в нем черты моего мужа. Красивый парень. Даже думать не хочу, сколько сердец разобьет Максим. Или уже разбил.

Как Рома разбил мое. Раз — и все. И в щепки.

После стольких лет… найти своего пьяного спящего мужа в одном номере с пышногрудой красоткой. Мне хочется рвать и метать, но я терпеливо жду.

Жду, когда Рома вернется домой. Нам есть, что обсудить.

— Вот козлиха! — прыскает Максим.

Я приподнимаю бровь.

Козлиха?

Наверное, услышал от моей подруги Миланы.

— Мам, ты слышала!? — возмущенно вскрикивает Олеся. — Он меня обзывает! Опять!

— Ты что, сама яичницу приготовить не можешь?

— Могу, — ласково произносит Олеська и невинно улыбается. — Но я хочу особенную, с любовью моего младшего братика.

Олеся подходит к Максиму и гладит его по голове.

Я в разборки детей не лезу. Они уже взрослые, чтобы решить все самостоятельно. Олесе — пятнадцать, а Максиму — четырнадцать.

— Да иди ты! — бурчит мой сын и отшвыривает от себя руку сестры. — Я себе яичницу пожарю, а тебе хрен на блюдце. Поняла?

— Мам! Скажи ему!

Поджимаю губы и смотрю на часы. Восемь утра. Наверно, Рома сейчас прощается со своей пышногрудой шлюшкой, чтобы