чего-чего, а средств на жизнь у них хватало. Где-то глубоко в душе он все-таки надеялся, что жена неподалеку…

Писец Анкар начинал свою службу властителям Наири еще во времена царя Русы, сына Сардури. При царе Аргишти писец возглавлял ведомство, которое вело переписку со всеми провинциями Урарту. При нынешнем правителе стал отвечать за внешние сношения, делая переводы документов с инородных языков на урартский[15].

В свои шестьдесят Анкар достиг вершин того, на что может замахнуться человек его положения. С ним считались, ему доверяли, он пользовался уважением сильных мира сего. Единственное, чего у него не было, — друзей и благодарных учеников. Анкар никого не подпускал к себе близко, сторонился интриг, и все, чего хотел, — остаться наедине с письмом, которое знал почти досконально.

Беда подкралась незаметно. Кто бы мог подумать, что этого старика еще можно расшевелить, пробудить в нем плотские желания, заставить сердце биться, словно в юности! Звали ее Санит. С тех пор, как эта мидийская наложница появилась в его доме, жизнь пошла наперекосяк. Сначала Анкар освободил рабыню ото всей тяжелой работы, приказав прислуживать ему за столом. Затем поселил в комнате по соседству со своей спальней. Санит же стала вить из него веревки, требовать дорогих подарков и одежд, и со временем превратилась в полноправную хозяйку в доме. С этих самых пор и не стало хватать писцу жалованья. Пришлось обращаться к тамкару, ссужавшему золото самому царю.

Когда платить по долгам оказалось невмоготу, судьба подарила Анкару встречу с ассирийским посланником, желавшим любой ценой попасть в царские архивы. Мар-Зайя просидел там две недели. И все бы ничего, но ему понадобились несколько табличек. Платил он наперед и очень щедро, поэтому Анкар и не смог устоять, хотя знал, что идет на преступление.

Писец вынес из дворца целый ящик табличек и все спрятал дома, но вместо мар-шипри-ша-шарри к нему тем вечером пожаловал Баграт, начальник тайной службы Урарту, в сопровождении десятка солдат. Гость тут же заговорил о Мар-Зайе, а узнав, что того интересуют расписки и счета на некоторые поставки, связанные с ассирийским министром Саси, потребовал все эти документы изъять. Анкар побелел, чуть не выдал себя, но заверил, что беспокоиться не о чем. Хотя Баграт вскоре ушел, в доме осталась стража, с какой целью — Анкар спрашивать не осмелился, но сам затрясся от страха.

Он был напуган, всю ночь не спал, все размышлял: куда ему, старику, тягаться с молодыми в их ожесточенной схватке между тайными службами Урарту и Ассирии.

Рано утром Анкар, обманув стражников, сбежал из столицы вместе с возлюбленной, прихватив с собой все золото, что успел заработать, и на всякий случай — украденные из дворца глиняные таблички. Как же хотелось ему пожить на старости лет в свое удовольствие, где-нибудь подальше от гнева сильных мира сего!

И весь этот год писец жил незаметно в небольшом домике на окраине Эребуни в достатке и спокойствии.

Жены в соседней комнате не было тоже. Громко высморкавшись, откашлявшись (из-за мокроты ему с каждым днем становилось все труднее дышать), Анкар, набросив на плечи толстое одеяло, вышел во двор.

«Не хватало еще, чтобы она завела себе любовника, — размышлял старик, — ладно бы просто подставляла свою дырку кому ни попадя, так нет же, еще будет трепаться, разнесет всем, откуда мы и почему сторонимся людей».

Он подумал, что напрасно доверился женщине, когда в минуту слабости рассказал ей все как на духу о своих бедах и о том, как они теперь будут жить.

Писец со временем стал тяготиться молодой женой, и хотя ему нравилось гладить ее, любоваться молодым телом, прежней страсти уже не было.

Присев на скамеечку, Анкар принялся всматриваться во все темные углы двора, как будто там могла прятаться Санит. Но вместо жены увидел незнакомого мужчину. Тот вышел из тени и сказал:

— Не кричи. Пойдешь со мной, останешься в живых. И никто не причинит тебе вреда. Ступай, оденься, нам далеко ехать, — чужаку незачем было прибегать к силе, он был большой и сильный, а старик испуган и немощен.

Сильный южный акцент выдавал в незнакомом мужчине ассирийца.

У Анкара пересохло в горле. Он кивнул, молча поднялся, поплелся в комнаты, думая лишь о том, что это конец и ничего исправить уже нельзя. Представил, как в сарае — в чем у него почему-то не было сомнений — умирает его Санит, уверенный, что над ней надругались, сначала изнасиловали, а затем искололи ножами. Представил себя, лежащего где-нибудь в овраге за городом… И на глаза у него навернулись слезы.

Но самый большой трус иногда бывает отважнее отчаянного храбреца.

Натягивая через голову широкую рубаху-канди, подпоясываясь шарфом с бахромой, Анкар вдруг почувствовал в себе прилив злости. Она предала ему сил.

«Щенок, да я в отцы тебе гожусь, а ты вздумал меня пугать!»

Старик заметил нож, лежащий по ту сторону кровати: Санит, куда более бесстрашная, нежели ее муж, с оружием обычно не расставалась.

«Вот ведь… Как же они ее выманили?»

Рядом с ножом отчего-то лежала и его кожаная шапка.

Анкар оглянулся на дверной проем, где со скучающим видом стоял ассириец и пошел вокруг кровати, приговаривая на ходу:

— Я только возьму шапку…

— Давай-ка поторопись, старик. Не заставляй меня ждать, — лениво протянул ассириец, беспечно поворачиваясь к хозяину спиной.

Анкар нервно схватился за шапку, еще быстрее — за нож, который тотчас и спрятал в рукаве.

— Иду, иду…

Он и сам не знал, как это у него поднялась рука, — ведь никогда раньше ему не приходилось бить человека ножом, — и, тем не менее, ударил, а потом еще и еще, больше из боязни, что ему не избежать наказания. Однако нож почти сразу перебил какой-то крупный сосуд, отчего кровь забила из раны фонтаном. Ассириец сразу осел, стал ниже ростом, упал на колени, а после уткнулся лицом в пол, забился в судорогах и очень скоро затих.

Только тогда Анкар выронил нож. И снова превратился в труса.

«Что же теперь делать?!»

Он выскочил из дома, едва не сорвал с петель калитку, ведущую на улицу, побежал вдоль глиняного забора, кто-то бросился следом — Анкар услышал их шаги, свернул в узкий проулок, налетел на спящего пса, упал в огромную лужу, которую не заметил в темноте, выпачкался с ног до головы в грязи и на четвереньках выбрался на сухое место. И вдруг уперся в чьи-то ноги. Кто-то встал у него на