исправлено при соблюдении законов и попечением добродетельного монарха. Он убежден в том, что не крутые и резкие перемены, а постепенное распространение «просвещения» приведет к справедливому порядку.

Хемницер обличает тиранию и деспотизм власти корыстолюбивых вельмож, неправедных судей. В басне «Лестница» он откровенно, недвусмысленно говорит о том, что «порядок наблюдать» надобно с «вышних степеней».

Басни Хемницера проникнуты антифеодальными настроениями. Сатира их направлена против сильных мира: вельмож, дворян, богачей. Осуждает он и «волчий» закон, дающий право «господам иным» не только «стричь шерсть», но и «шкуру содрать» со своих подчиненных, с крестьян («Волчье рассуждение»). Резко выступает писатель и против войн, затеваемых владыками на горе и несчастье народов («Два Льва соседи» и др.).

Хемницер создает особый вид басни — басню-«сказку» («сказка» здесь в смысле рассказа, повести в стихах). Сборник его так и называется — «Басни и сказки».

В своих лучших баснях Хемницер добивается сжатости рассказа, изобразительной наглядности, естественности и живости интонаций. Так, его «Зеленый осел» уже предвосхищает своей словесной живописностью и разговорной непринужденностью крыловские басни («Слона и Моську», например). Рассказывая о переполохе, произведенном в городе появлением «зеленого осла», Хемницер живо рисует картину всеобщего любопытства:

По улицам смотреть зеленого осла

     Кипит народу без числа;

А по домам окошки откупают,

     На кровли вылезают,

Леса, подмостки подставляют...

Естественностью изложения, стоящим за повествованием образом самого «фабулиста», лукаво-простодушного рассказчика, Хемницер решительно отличается от Сумарокова. Там, где этот простодушный «фабулист» побеждает рассказчика-дидактика, и начинается удача Хемницера, достигающего выразительности и точности сатирического рисунка.

Одна из лучших его басен — «Метафизический ученик» (ранее печаталась под заглавием «Метафизик»). В ней он осмеивает ложную ученость, отвлеченное, метафизическое отношение к явлениям материального мира. Басня завершается весьма энергичной, эпиграмматически острой концовкой:

Что, если бы вралей и остальных собрать

И в яму к этому в товарищи сослать?.

     Да яма надобна большая!

Язык басен Хемницера — это простой, разговорный слог, отличающийся и от бурлескного «просторечия», и от книжной скованности.

В таких баснях, как «Метафизический ученик», «Друзья» и др., Хемницер выразительностью интонаций, свободой устной речи, самой манерой повествования уже предвещает Крылова.

      Мужик метаться и кричать:

«Ой! батюшки, тону! тону! ой! помогите!»

      «Робята, что же вы стоите?

Поможемте»,— один другому говорил...

(«Друзья»)

4

В начале XIX века на литературную арену выступили последователи Карамзина — сентименталисты. Отвергая культ разума, они несли новое понимание действительности, утверждали прежде всего чувство, «чувствительность», эмоциональное начало в противовес логически стройным, статичным «нормам» классицизма.

Борьба за эти новые принципы сказалась и в басне. Как жанр, освященный эстетикой классицизма, басня была особенно любима «архаистами» — сторонниками уходящего классицизма, участниками «Беседы любителей русского слова». «Беседчики» имели своих баснописцев: А. Шишкова, Д. Хвостова, Г. Державина, П. Карабанова, A. Бунину; участником «Беседы» был и Крылов, хотя занимал в ней особую позицию.

Противники «Беседы» — карамзинисты, объединившиеся в литературном обществе «Арзамас», высмеивали и вышучивали нескладные басни графомана Д. Хвостова, которые для потехи читали на своих собраниях, и писали на них злые пародии. И. Дмитриев, B. Жуковский, В. Пушкин внесли в басенный жанр новые черты «чувствительной» поэтики.

Сентименталисты или вовсе отказываются в басне от всякой сатиры, или так смягчают ее, что она не выходит за пределы моральных сетований. Они суживают и резко ограничивают круг тем, предпочитая сатире изысканное остроумие, изящное «causerie» (беседу, болтовню). «Мы трогаемся судьбою увядающего цветка, разделяем заботливость ласточки, свивающей для малюток своих гнездо...»[8]— так определяет Жуковский характерные для сентименталистов сюжеты и темы. Это измельчание жанра, ослабление обличительной направленности басни тесно связано с той философией смирения, отказа от «сует жизни» во имя меланхолического уединения на лоне природы, которая характеризовала сентиментализм.

Наиболее полно принципы нового направления в басне выразил И. Дмитриев. С баснями он выступил в 90-х годах XVIII века, но широкую известность получил в начале нового столетия. Дмитриев придал басне стилистическое изящество, лирическую эмоциональность, ранее ей несвойственные.

Поэт А. Ф. Мерзляков так образно характеризовал этапы развития русской басни: «Мы очень богаты притчами,— писал он.— Сумароков нашел их среди простого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенные, образованные общества...»[9]. Точнее сказать, он открыл басне дверь в гостиную.

Современная критика называла Дмитриева «русским Лафонтеном». Но в то время как творения Лафонтена, пронизанные чисто французским юмором, легкие и грациозные по форме, выразили самый «дух» народа, басни Дмитриева были, по признанию Белинского, «искусственными цветами в нашей литературе», пересаженными с родной почвы на чужую и взращенными в теплице[10]. Лишенные сатирической направленности, они превратились в лирические стихотворения, в элегическую медитацию. Обличению и дидактике Дмитриев предпочел умиленность, чувствительную «наивность» и «простодушие» фабулиста.

Басня Дмитриева — философская аллегория, выражающая излюбленные мысли сентименталистов о бренности существующего, о пользе уединения и умеренности («Жаворонок с детьми и земледелец», «Дон-Кишот», «Смерть и умирающий»).

В басне «Мудрец и поселянин» «натуры испытатель» беседует с «поселянином», который и высказывает ему ту истину, которая лежала в основе эстетики сентиментализма:

«Природа мне букварь, а сердце мой учитель».

Басня завершается моралистическим поучением, передающим «философию» примирения:

      «Я зависти не знаю;

Доволен тем, что есть — богатый пусть богат,

А бедного всегда, как брата, обнимаю,

     И с ним делиться рад...»

Басни Дмитриева и его последователей отличает и самый отбор слов, характерных для поэтики сентиментализма: «луг уединенный», «он (голубь) вздрогнул, прослезился», «невинный взор».

Другим путем пошел П. Вяземский. Его басни — колкие, остроумные эпиграммы, едко высмеивающие духовную ограниченность и ничтожество лакействующей бюрократии.

Из поэтов — последователей Дмитриева нельзя не упомянуть В. Жуковского, В. Пушкина, превративших басню в изящную «безделку», альбомный экспромт, Н. Остолопова.

В эти же годы делаются и попытки возвращения к старой, сумароковской традиции возродить басню как сатиру. Антиподом Дмитриеву и другим сентименталистам выступают такие баснописцы, как А. Измайлов и харьковский писатель Аким Нахимов (басни его вышли отдельной книгой вскоре после смерти баснописца — в 1814 г.). Автор сатирической «Песни о луже», А. Нахимов непримиримо обличал корыстолюбие, алчность, грязные плутни и круговую поруку «крапивного семени». Своим грубоватым юмором и «просторечием» он близок Сумарокову.

Первая книжка басен Александра Измайлова вышла в