Головокружение повело её в обход, мимо, мимо. Вечность спустя ревнивая тень всё-таки доползла до счастливой парочки.

– Откуда в моей одежде посторонние? – выдохнул обескураженный рот.

Прославленная блоггерша Лина Додошина вырвала край подола из рук неизвестной, оставив комментарий:

– Это моё. Куплено в Милане.

Она хотела чинно удалиться, но Холмская наскочила, как боевой петух:

– Какой ещё Милан?!

– Есть такой итальянский город.

Витторио прыснул.

– Платье сделано для Met Gala в Нью-Йорке, – отчеканила очнувшаяся Вера.

Додошина ждала поддержки Лотуша. Тот, опасаясь оказаться в центре женской драки, сделал шажок назад.

– Эвелина, берегись, у Холмской кулаки чешутся.

Она сама не заметила красные следы на руках. Спрятала скорее в шершавые карманы. Стало больно. Раньше неё углядел, да ещё подшутил. А улыбка ласковая, голубые глаза добрые, ресницы длинными солнечными лучами тянутся обнять весь свет…

Романтическая пауза подарила Додошиной возможность для побега.

Холмская настигла её на лестничной площадке. Подбирая ускользающие тапки и громко сопя, она примерялась, как бы половчее схватить ворюгу. За трен исключено, за локоть – уронит бедную псинку.

Лина подскочила к ступенькам и вдруг застыла. Платье было ей коротковато, из-под подола виднелась причина остановки.

– У меня же каблуки восемь дюймов! – с мольбой простонала она.

– А мне выдали лапти сорок первого размера, но я тебя догоню и убью. Сначала раздену, потом убью. Крутишь моим хвостом перед моим Витторио!

Светло-лиловое тельце левретки мелко вибрировало. Она скребла коготками по изысканному кружеву, вдавливаясь в большую человеческую грудь, словно могла спрятаться внутри.

Додошина спустила её на пол.

Холмская глядела, как собачка зарывается в трен, сквозь пелену внезапных слёз. В носу было сыро, в горле першило.

Эвелина беззвучно плакала. Впервые хозяйка тряслась сильнее, чем её питомец. Чтобы унять дрожь, она заговорила.

– Если тебе так нравится платье, ты можешь поносить его после меня.

– Это! Моё! Платье! – взревела Холмская. – Ты мне его вернёшь!

– Давай я его верну в салон проката, а ты уже оттуда возьмёшь – и носи сколько хочешь. Адрес… Из головы вылетел.

– Аха!

– У меня визитка с собой есть. Позволишь за сумочкой сходить? Там, кстати, квитанция, тоже доказательство…

Вера обмякла. Она обязательно изучит документ, обнюхает каждый уголок, колупнёт синий отпечаток фирменного штампа, хотя уже сейчас ясно – злодейка говорит правду. Гнев кипел вхолостую, не мог остановиться так сразу. Додошина, может, и не тырила дизайнерский наряд, но кое-что точно украла: сказочное воссоединение с Витюшей. Можно продолжать злиться на неё.

С лязгом открылась дверь.

– Вера, Вера.

Холмская обернулась.

Физиономия Лотуша сияла в предвкушении шутки:

– Осторожно, злая собака!

Левретка высунула укоризненную мордочку и закатила глаза.

– Опоздал, мы уже помирились, – улыбнулась Лина.

– После драки собаками не машут, Витторио.

Троица продефилировала обратно в квартиру.

Тоненькие лапки семенили под прикрытием трена: его словно нёс паж.

*

– Виктор понял, что если дальше будет тянуть, мы съедим весь дом, – загоготала Марина Жарченко, когда хозяин наконец подвёл гостей к хранилищу шедевров. – Отбил у меня Похитонова?!

Вера ахнула и недоверчиво покосилась на Лотуша.

– Сама поражена такой прытью, – донеслось из-за пончика, которым дородная Марина отгородилась от дальнейших расспросов.

– У тебя есть Похитонов? – вцепилась в Витьку Холмская.

– В кабинете висит. Я ради него и позвал тебя вообще-то. Неужели забыл сказать, когда видео записывал? Или не влезло, когда обрезал файл?

– Туда влезло довольно длинное и туманное размышление о любви сквозь года, навсегда, никогда, города, провода, поезда.

– А, – всплеснул руками горе-отправитель. – Так вот это же про Похитонова как раз! Ты так его любила, магистерскую писала о нём, я и подумал, что ты пронесла любовь сквозь годы…

– Пронесла.

– …Захочешь увидеть…

– Хочу.

Она стояла перед ним, прямая, натянутая. Глаза в глаза. Струну задел, так пой.

Витторио закашлял, тряхнул тёмным золотом локонов и повернулся, чтобы ввести дам в кабинет.

Льстивые голоса принялисть наперебой хвалить полотна, развешанные по стенам.

Холмская озиралась в поисках деревянной доски с миниатюрным мирком.

Жарченко, пряча досаду за громогласной удалью, бойко отыскивала лоты, которые упустила на аукционе.

– Где ж Похитонов? – обернулась она к счастливому владельцу.

– Тут висел.

– Как понять?

– Упал, наверно, а уборщица положила где-нибудь, – промямлил хозяин драгоценной коллекции. – Хотя нет, она же сегодня… отсутствует…

– Отсутствует! – передразнила Дана Скоблидюк. – У тебя, Витя, мозг отсутствует! Данная картина похищена, уважаемые!

Она чуть ли не раскланялась перед публикой, как иллюзионист, успешно провернувший трюк с исчезновением кролика в цилиндре.

– Разве можно злорадствовать? – прогнусавила Арина.

– Почему нет, – облизнулась Скоблидюк.

– Дана, ты сейчас на костях плясать будешь? – выпучил глаза Витторио. – Меня ограбили, надо срочно ловить преступника, пока времени мало прошло!

Скоблидюк оттеснила его в сторонку внушительной грудью и, обведя стены размашистым жестом, продолжила:

– Здесь представлены работы талантливых художников с прекрасно выстроенной композицией, тонким подбором цвета, сюжетным и стилистическим разнообразием, но Витенька дорогой ничего этого оценить не может. Он путает ванитас и унитаз!

Каламбур попался Дане, когда она копалась в интернете, чтобы суметь поддержать беседу об арт-рынке.

Холмская прекрасно знала, из какой статьи он выдран, так как являлась её автором. То был дебют. В семнадцать лет туалетный юмор – самое то. Когда спустя годы в твоём секонд-хэнде с важным видом копается взрослая тётя, это смешно. К тому же, кража крохотной шутки казалась мелочью на фоне похищения живописной миниатюры – поэтому она молчала.

Притихли и остальные. Дана Скоблидюк, с орлиным зрением, но при этом в очках с острой оправой, умела наводить ужас на окружающих. Тусклая в светском общении, она расцветала опасными огнями, когда выпадал шанс выступить с едкой речью. Каждый ощущал спинным мозгом её беспринципность и отскакивал, чтобы не быть раздавленным, даже если был уверен, что никоим образом не стоит у неё на пути.