Джульет покосилась на прозрачные хвостики креветок на тарелке и попыталась отвлечься от рева сигнализации. Звуки немецкого клаксона чередовались с воплями пожарной сирены. Несколько месяцев назад она откровенно расстроилась, поняв, что «музыкальное сопровождение» орущего автомобиля, такое привычное, даже начало ей нравиться. Определенно, поход в студию Янча должен был пойти ей на пользу.

К тому же Джульет Бодин имела привычку помогать друзьям изо всех своих сил и без промедления. Ее мать умерла, когда ей было три года. У Джульет не было ни братьев, ни сестер. А отцу — честолюбивому человеку, который превыше всего ставил собственную свободу, и семью-то не следовало заводить. Всегда преуспевающий в делах, Тед Бодин обеспечил дочурку толковой няней, шикарной комнатой в квартире на Парк-авеню и лучшей школой в округе. Но мало дал в плане личного общения. Он предпочитал двадцатилетних особ, которые сменяли друг друга с удручающей быстротой. Так что Джульет ощущала себя чем-то вроде Сары Кру и Элоизы, с налетом Кристи Хефнер. Отец по-прежнему жил в Верхнем Ист-Сайде, иногда они вместе обедали. Но этот район Манхэттена казался Джульет дурным местом — мостовая, обрамленная высокими зданиями, напоминала Долину Смерти, даже эполеты швейцаров холодили сердце.

Повзрослев и поселившись в просторном, полном воздуха Верхнем Вест-Сайде — районе, который она считала совершенно иным городом, — Джульет обзавелась собственной семьей: ее членами были агент Кимми Лоэр, соседки Джун Корелли и Сьюзи Эйзенман, любимый корреспондент по электронной переписке — всезнайка Симон Лефф, у которого она всегда могла узнать значение непонятного слова (анатрия[1]или навкарий[2]), коллеги по писательскому объединению, бывшие сокурсники (в том числе Рут), преподаватели-коллеги и все остальные, кто составлял виртуальный культ дружбы, который помогал Джульет жить. Она считала мир холодным и жестоким и требовала от друзей, чтобы те по крайней мере старались относиться друг к другу с добром.

Но теперь, когда за помощью обратилась Рут — та самая Рут, которая разбилась бы в лепешку, если бы ее о чем-нибудь попросила сама Джульет, — она колебалась. У нее возникло странное ощущение, что пойти в студию Янча — все равно что перейти границу и попасть в мир, который… который что? Неужели балет — это опасная область?

Колебания длились всего несколько секунд и, Джульет надеялась, не огорчили подругу. Она усмехнулась собственной глупости, мысленно встряхнулась и подняла глаза.

— Конечно. Не сомневайся. Мы все поправим в два счета.

На следующий день ровно без пяти двенадцать Джульет вышла из лифта и оказалась в маленькой вылизанной приемной управления Балетной студии Янча. Поразмыслив, она решила не расставаться ради этого визита со своими излюбленными джинсами и майкой. Но, представ перед секретарем в этом средоточии хрома и кожи, почувствовала себя не в своей тарелке и захотела, чтобы Гейл Ремсон — так звали секретаршу, судя по табличке на ее письменном столе, — побыстрее проводила ее к Рут. Однако миссис Ремсон (миниатюрная женщина лет сорока в аккуратном летнем платье, увенчанная копной сияющих персикового цвета волос) попросила гостью присесть и нажала на кнопку внутренней связи:

— Пришла мисс Бодин.

Не прошло и восьми секунд, как в коридор, а затем в приемную выплыл управляющий директор Макс Девижан. Руки растопырены, холеные пальцы тянулись к Джульет, словно перед ним была не гостья, а замечательная шляпа, которую ему не терпелось примерить. Знакомая с его повадками Джульет ловко уклонилась, чтобы подставить хотя бы не обе, а одну щеку. Но это ее не спасло — Макс бесцеремонно ухватил ее и звучно чмокнул справа и слева.

Управляющий директор был невысоким, худощавым мужчиной с огромными темными глазами, последними остатками волос и поразительной хваткой. Его объятиям невозможно было ни сопротивляться, ни поверить: такова была его работа в студии Янча — зацеловывать благоволивших живому искусству состоятельных ньюйоркцев вроде Джульет Бодин. И надо сказать, с задачей этой Девижан превосходно справлялся. За пять лет своего сотрудничества с Янчем он превратил захудалую компанию с превосходными танцовщиками, но заплесневелым репертуаром — репертуаром еще тех времен, когда в 1934 году труппу организовал покойный Флоренс Янч, — в блестящую студию. Как все, кто занимается привлечением средств, Макс полагал, что любой человек спит и видит, чтобы кому-нибудь отдать свои деньги, вот только ломает голову кому. На своей прежней работе в Линкольн-центре[3]Макс числился на хорошем счету — энергичный сотрудник, пожалуй, с единственной слабостью: он был нетерпелив с теми, чье хорошее мнение ему не требовалось. А поскольку среди таких числились художественный руководитель, весь обслуживающий персонал, пианисты, хореографы и почти все танцовщики, Девижана ценили больше вне, чем внутри организации, где он служил.

— Мисс Бодин! — Не оставалось сомнений, что ему доставляло огромное удовлетворение просто произносить ее фамилию. У него был странно скрипучий, пожалуй, высоковатый для мужчины голос. Девижан отпустил ее голову, но ухватился за руку и потащил к дивану.

Джульет невольно напряглась. Она бросила свою работу, чтобы явиться сюда. Безусловно, было приятно выбраться из кабинета и оказаться в непривычном окружении — словно сбежала с уроков в школе или освободилась раньше времени от обязанностей присяжной. Теперь она хотела поскорее увидеться с Рут, а не торчать на диване, выслушивая глупые комплименты. Но Макс победил.

— Когда Рут сообщила, что вы придете, я настоял, чтобы улучить минутку поболтать с вами. Я просто обязан рассказать вам о новинках сезона.

Джульет попыталась расслабиться. Она знала Макса несколько лет, с тех пор как пожертвовала деньги на его программу «Не дадим погибнуть искусствам в школе», и прекрасно понимала: раз он решил, что «обязан рассказать», его ничто не остановит.

— Это будет прекрасно! Просто превосходно! — заявил коротышка и залился многословным описанием проекта каждой постановки, подробно рассказал о танцовщиках и художниках, сообщил, каких он добился фантов, но при этом заметил, что Янч способен переварить еще больше средств. Спросил, что она теперь пишет, куда собирается отправиться летом и как познакомилась с Рут. — «Большие надежды», — сообщил он, — станут не только открытием, но гвоздем всего сезона, фокусом всеобщего внимания. Музыка великолепна! — добавил Макс. — Вы слышали?

Джульет покачала головой. Она знала имя композитора — Кен Паризи, англичанин, известный по нескольким выдающимся театральным постановкам. Рут сомневалась, сможет ли он сочинить мелодии для танца. Но Паризи оказался сведущим и в этой области, в итоге музыка привела хореографа в восторг.

Как и следовало ожидать, Макс принялся цветисто расхваливать талант композитора и при этом не обращал ни малейшего внимания на мужчину, который вошел в приемную и мялся в нескольких шагах. Тот явно ждал момента, чтобы поговорить с Джульет. Он был худощав, изящен, с продолговатым лицом, маленькими голубыми глазами и густой копной вьющихся рыжих волос. Джульет узнала помощника Рут Патрика Уэгвайзера, с которым один или два раза встречалась на премьерах постановок подруги. С самообладанием танцовщика, но вместе с тем и некоторым нетерпением он слушал разглагольствования Макса о музыке, с которой ему самому в качестве личного адъютанта Рут пришлось работать последние полгода. Дождавшись, когда Макс прервется, чтобы перевести дыхание, Джульет вскочила с дивана и крепко пожала Патрику руку. В следующее мгновение следом вскочил Девижан и с приятным удивлением уставился на Патрика, словно до того, как его коснулась Джульет, тот был невидимкой. Наконец, испытывая легкое чувство гадливости, Джульет отделалась от директорской болтовни, попрощалась с Девижаном и последовала за Патриком в лабиринты студии.