— Мальчик, — доложила она командиру. И глаза у нее светились таким неподдельным счастьем, будто это она сама порадовала соратников мальчиком.

Командир принял на руки ребенка и зашагал навстречу партизанам. Его вскоре окружили сияющие лица.

— Новорожденный — счастье семьи. Это нам счастье, — сказал взволнованный командир. Он передал ребенка Марине, которая бесцеремонно протолкалась вперед и теперь не знала, куда деть букет синих колокольчиков.

В это время к собравшимся подошел отец ребенка. Его заметили, только когда он кого-то спросил, что случилось. Тот недоуменно взглянул на него: «Как что? Да разве ты?..» Но, вовремя опомнившись, крикнул:

— Товарищи! Отец прибыл! Качать его!

Растерянного отца подхватили на руки. Весь красный, сконфуженный и счастливый, он покорно взлетел вверх чуть не до веток деревьев. Да, он был по-настоящему счастлив, подобно каждому, кто впервые становится такой ответственной особой.

Отец!

IV

— Толя…

— Не годится. Уж больно мягко…

— Славка…

— Тоже не годится…

— Петр…

— Уж очень обычно, да и звучит как-то… Вроде бы у апостола.

— Что значит обычно? А ты необычного хотел?

Каждый предлагал свое любимое имя, может быть ревниво хранимое для своего собственного ребенка, и упорно настаивал на том, чтобы именно это имя было дано новорожденному партизану.

Карнач схватился с дедом Макаром. Тому около ста, воевал он шестую войну и в отряде ходил не с винтовкой, а с топором: то новое жилье мастерил, то дровишки рубил. Однако дед не удержался, чтобы не принять участие в конкурсе на лучшее имя. Карнач доказывал, что мальчонку необходимо назвать Мстиславом, — дескать, оно будет означать, что он родился мстителем. Но дед Макар упорно отвергал это имя, ссылаясь на то, что нигде никогда его не слыхивал.

— Мудруешь ты, Микита, всю жизнь мудруешь. Не приведи бог, чтоб ты был попом. Горше нашего Боголюбленского стал бы. Тот, чтоб ему на том свете собаки глаза выдрали, дал было когда-то моему сынишке такое имя — Урвант. Это за то, что с меня за крестины вырвать нечего было.

— Андрей…

— Не годится.

— Да почему не годится-то?..

— Не годится — и всё. Подумаешь — имен больше нету!

Спор разгорался все сильнее, и кто знает, чем бы все это кончилось, если б не протискался к командиру дед Макар и не подал ему какую-то книжечку.

— А ну, глянь вот сюда…

Это был целый каталог имен, неведомо где и кем изданный.

Командир перелистнул первую страницу:

— Агафон, Софрон, Даниил, Лука…

— Не годится, — комментировали окружающие.

— Кирилл, Николай, Пуд, Александр…

— Николай можно.

— Александр тоже бы хорошо.

— Александр годится. Пушкин!

Штабной писарь записывал на отдельной бумажке все имена, понравившиеся бойцам, командир читал дедову книжицу, а карнач безуспешно допытывался: нет ли в сих святцах имени удалого Мстислава.

V

В длинном списке писаря уже стояло имен пятьдесят. Каждое из них приходилось по нраву какой-то части присутствовавших, но одобрения большинства не получало, ибо у каждого все еще теплилась надежда, что будет принято его любимое имя.

Командир взял в руки список. Первым в нем стояло имя Николай.

— Не годится, — загудели густые голоса.

Но командир не спешил называть другое имя. Он словно что-то припоминал, прикидывал, потом глаза его вспыхнули давно знакомыми всем партизанам огоньками, и он громко, отчетливо произнес:

— Николай! Николай, товарищи, ему имя. Отряд наш имени Щорса? Вот и ребенок вроде как у Щорса во внуках…

— Правильно!

— Вот это так!

— По дедушке и назовем…

И сразу простое имя Николай так понравилось всем, что даже упрямец карнач позабыл своего Мстислава.

— Отец ничего не имеет против?

— Нет… чего же… — заалел будто мак молодой отец.

— А мать?

Ганна лежала сейчас в санчасти, возле которой как раз и происходил конкурс на лучшее имя ее сыну. Она слышала все и была безгранично счастлива. Исчезла куда-то повседневная тревога, неотступно ее преследовавшая все дни. Ведь это же ее сыну желали самого красивого имени с такой откровенной радостью и искренностью, будто каждый его выбирает для собственного дитяти…

— Хорошее имя… спасибо вам, — произнесла женщина тихо и, будто не веря своему счастью, посмотрела на ребеночка, такого ей близкого, о котором она так много передумала в долгие бессонные ночи.

— А чтобы он не оказался беспаспортным, сейчас и документы ему напишем, — сказал командир отряда.

Писарь порылся в своей огромной сумке, где можно было спрятать не только штабные бумаги, но и самого щупленького писаря, и вынул из нее загсовские бланки.

Документ был оформлен. Против графы: адреса родителей— стояло: лес; против профессии — также всего одно слово: партизаны. Вместо заведующего и делопроизводителя загса метрику подписали командир и писарь отряда.

— Не потеряй же, смотри, документа! — советовали партизаны молодому, неопытному отцу. — Кончится война — каждый музей за него заплатит ого какую сумму!

— Заплатит не заплатит, а придет время идти сыну в школу, да не будет метрики — весь лес облазишь, копии не найдешь.

— Да уж, верно, не найдешь…

И снова раскатился по лесу смех. Смеялись партизаны, расходясь по местам, смеялись во время обеда, не замечая, что он, суп, несоленый да холодный; звучал счастливый смех и среди бойцов роты, уходившей на боевое задание. Казалось, улыбался, торжествовал весь лес, вся природа вокруг…

1944