Одно дело, когда человек кажется невозможно, нереально красивым лично тебе. Но совсем другое – когда и все окружающие придерживаются такого же мнения. Это всеобщее обожание и вправду способно материализоваться в воздухе, придавая человеку нечто схожее с сиянием… Вот Наследник вошел, скажем, в и без того сияющую залу – и все осветилось…

И все это великолепие решительно шло вразрез с тем, что происходило с Матильдой здесь и сейчас, в палатке.

Николай нерешительно придвинулся к ней и негнущимися пальцами принялся расстегивать верхнюю пуговицу ее платья. Матильда не шевелилась и старалась замедлить биение своего сердца, хотя, конечно, с точки зрения разума, это было бы и невозможно, но, по крайней мере, замедли она свой пульс – он бы не выдал ее неуверенности. Покончив с первой пуговицей, Николай было скользнул пальцами ко второй, но застыл в нерешительности, потом вздрогнул и неловко приподнялся, отвернувшись. Затем, чтобы взять с кровати приготовленную заранее коробку, избегая смотреть Матильде в глаза, он долго возился с упаковкой, и, наконец, извлек оттуда колье, щедро инкрустированное драгоценными камнями.

– Этим подарком я хочу выразить мое к вам уважение, – сообщил он.

Стало еще хуже. Он надеялся, что этот жест разрядит обстановку, сгладит вопиющую простоту ситуации, в которой они оказались. А прозвучало все это в итоге так, будто он дает ей аванс в качестве оплаты.

– Да, я вижу, Ваше Высочество, – ровным голосом проговорила Матильда.

Колье лежало на его сложенных лодочкой ладонях, свернувшись сверкающей змейкой. Николай медлил, будто демонстрируя Матильде качество подарка, затем так же заторможенно поднес драгоценность к ее шее и принялся застегивать замочек.

Матильда вдруг увидела их со стороны – неловких, не разбирающихся в этой жизни решительно ни в чем, не знающих, с чего начать. Вопреки слухам, она никогда еще не была близка с мужчиной. Наследник старался держаться уверенно и гордо. Выходило не очень. Эта общая ребячливая неопытность вдруг сблизила их в глазах Матильды, они оба оказались на одной стороне. Ей стало легче, она улыбнулась.

Лицо Наследника было совсем близко. Она могла бы протянуть руку и дотронуться до его щеки.

– Надеюсь, вы осознаете, что наши с вами отношения не выйдут за пределы этой встречи, и э-э-э… вы не будете искать или ожидать всякого рода продолжений, – произнес Николай.

Так все рухнуло. И даже во время объятия лямка твоего костюма может быть обрезана. Никакой справедливости. Получалось, что Николай сейчас был многим сильнее ее – во всех смыслах, а она перед ним – уязвленная, беззащитная и совершенно обнаженная. В первую очередь с моральной стороны. Ты показываешь то, что бережно хранишь от посторонних глаз у себя под сердцем, внутри – и тут протягиваешь на раскрытых ладонях. Это требует немалых сил, открыться человеку – и не просто открыться, указать на свои чувства к нему, признаться. Оголиться перед ним. Само это действие забирает столько сил, что вопрос о том, какую реакцию ты получишь в ответ на это оголение даже не приходит тебе в голову. Добром на добро, честность на честность – это же так просто, и разве может быть иначе?

Матильде хотелось исчезнуть.

– И в таком случае я обещаю позаботиться о вашей участи на сцене, – закончил Николай, сам уже понимающий, что произнесенные вот так, здесь и сейчас, в теории правильные, казалось бы, слова прозвучали ужасно.

Он старался не смотреть Матильде в глаза и потому не видел, как лицо ее застыло в том самом решительном проявлении воли, которая так запомнилась ему во время того злополучного представления – и не видел, как потемнели, почти сливаясь со зрачками, ее глаза.

Матильда засмеялась естественным, веселым смехом, и одним легким и плавным движением переместилась к нему на колени. Ее руки легли на плечи Наследника. Ему на миг показалось, будто бы ничего в мире не существует, кроме этой женщины – худенькой, с некрасивыми чертами лица и магнетической, нерушимой идеей оставаться несломленной никем и ничем.

Как будто это был кто-то другой, иной, вселившийся в тело Матильды, тот, кто сильнее, опытнее и старше. Кто дремал, мерцая иногда болотными огоньками в глубине глаз, а теперь пробудившийся и вырвавшийся наружу. Тот, с кем не хочется спорить, а есть лишь одно желание – следовать за ним, и ему преклоняться. И даже само время обжигалось о кожу этого существа, текло стороной. Все замерло, как будто перед взрывом.

– А теперь послушайте меня вы. Послушайте, как все будет. Это вы никогда не сможете забыть меня. Это вы будете всюду искать со мною встречи, будете мучиться, сходить с ума и ревновать. Это вы – вы будете любить меня. Вы никогда не сможете любить никого так, как полюбите меня!

Она резко встала, сорвав с шеи украшение. Николай продолжал лежать на спине, глядя на нее с детской растерянностью.

– Вы не помните. Это ведь даже не первая наша с вами встреча, – произнесла она, быстро застегивая пуговицы на платье.

И прежде, чем Николай успел что-либо ей сказать, как маленькая юркая тень она выскользнула из палатки.

Спустя мгновение Матильда вбежала в палатку снова.

– Помогите! – крикнула она совершенно другим голосом. Сейчас она была более похожа на испуганную девочку, нежели на то языческое божество, что пророчило ему муки горькой любви мгновения назад.

Следом за ней в палатку ворвался всклокоченный Воронцов, с горящими щеками и совершенно безумным взглядом. И почему-то в обгоревшей одежде.

– А, вот как! – вскричал он, увидев Николая. Казалось бы, пока он не столкнулся с Наследником лицом к лицу, он даже не понимал, где именно он находится и чья вообще это палатка. Он кинулся на Николая, сжимая в руке свой приз – импровизированную корону – так, что она треснула.

– Я убью тебя! Ты украл мой поцелуй! Убью! – кричал он, пока его в три пары рук скручивали поспешившие сразу с нескольких сторон казаки.

Дальше было много шума, криков и возни. Николая тормошили, кто-то уже кричал о покушении, рядом оказались великие князья Андрей и Владимир, Матильда исчезла из его поля зрения. Он приложил немало усилий, чтобы снова найти ее глазами.

Матильда уже взяла себя в руки. Ее взгляд был серьезен и не читаем.

А Николай неустанно прокручивал в голове фразу, брошенную во влюбленном доверительном порыве совсем еще юным, ослепленным своею страстью великим князем Андреем Романовым: фразу-приговор, фразу-пророчество, а пророчеств – сбывшихся пророчеств, суждено будет услышать будущему Императору немало, но именно эту фразу запомнит он на всю свою оставшуюся жизнь.

«Если тебя полюбит такая женщина, ты станешь настоящим. Таким, каким тебя задумал Бог».

– Ты очень волнуешься? – спросила Юля, глядя на то, как сестра выполняет утренний туалет.

Матильда обернулась.