Растерявшаяся Дафна некстати дернула за вшитую в комбинезонручку, но получилось только хуже. Вместо того чтобы втянуть когти, Депресняк навсю глубину запустил их в лицо и волосы дриады. Всклокоченная дамочка зашипелаот боли, замахала руками. Очередная капля с ее носа описала полукруг и пророслана шиферной крыше торгового ряда.

– Теперь ты вообще ничего не получишь! Ни одной бусины!Искать меня будешь и не найдешь! Слышишь? Ты покойница! Уяснила:покойница! – мстительно завопила дриада.

Лицо у нее было разодрано, однако вместо крови из рансочился вязкий сок. Сорвав Депресняка, она отшвырнула его от себя, топнуланогой и исчезла. Кот прихрамывал, но вид имел довольный. Когда животноепребывает в такой степени убежденности в своей правоте, его даже ругатьневозможно. Дафна погрозила ему кулаком и отвернулась.

«Сумасшедшая. Не все дома! Ну или, во всяком случае, многиеотлучились!» – подумала Даф и, вспоминая безумные глаза дриады, боком выбраласьиз закутка. Мятые самовары смотрели на нее блестящими боками. В одном изсамоваров Дафна увидела лицо в противогазе и каске.

– Ну что, купил ружбайку? – поспешно спросила она,оборачиваясь к Мефу.

Если не хочешь отвечать на чужие вопросы – задавай свои.

– Не-а, наигрался. Мне даже каска надоела. Обратно ведьне примут? – ответил Буслаев с сожалением.

Он вечно себя на этом ловил: чем с большим нетерпениемсхватишь какую-то штуковину, тем ненужнее она после окажется. Синдром бумажногоязыка, купленного в цирке, с которым уже в метро ощущаешь себя жгучим идиотом.

– Это радует. Значит, ты не безнадежен, –рассеянно одобрила Даф.

Она только что сообразила, что оставила кору дуба валяться взакутке, но возвращаться не стала. Ей и так ясно было, что дриада не скорозахочет с ней увидеться.

* * *

Около одиннадцати вечера Корнелий заглянул на кухню. Вковарной душе его обреталось намерение утащить из холодильника колбасу. Застолом он увидел Улиту и Эссиорха. Их головы почти соприкасались. Палец Улитызадумчиво скользил по полировке, растягивая и вновь собирая большую каплю воды.О чем они говорили, было непонятно, однако остального мира для них явно несуществовало. Он был задвинут на задворки вселенной и тихо пылился там вместесо всякими ненужными вещами.

Другой бы на месте связного света молча удалился, однако вданном конкретном случае на месте Корнелия был именно Корнелий.

– Ага! Попались! Встать! Руки за голову! Проверкадокументов! – заорал он.

На Корнелия вскинулись сразу две пары раздосадованных глаз.Выключенный чайник на плите закипел сам собой. Корнелий забеспокоился.

– Эй! Это шутка была! Что вы на меня уставились, какзлобные сычи на дохлую лошадку? – спросил он тревожно.

– Сычи лошадок не едят, – сказал Эссиорх.

– Чего, так плохо? Хотя тебе лучше знать!.. Что у вастут? Бунт зверушек? Моська в сговоре со слоном дают Крылову тему для новойбасни?

Улита напряглась. Существовал целый ряд животных, домашних идиких, упоминаний о которых она не переносила.

– И кто тут слон? – поинтересовалась онаподчеркнуто спокойно.

Чайник на плите выкипел и намертво приварился к решетке.

– Разве непонятно? Эссиорх! У, хобот слонячий,отвернись от меня! – поспешно нашелся Корнелий.

Сравнение с моськой Улиту более-менее устроило. Эссиорх жеиз себя выходил долго. Во всяком случае, Корнелий научился улавливать момент,когда надо улепетывать.

– Ты никогда не задумывался, что люди могут иметь правона свободу от твоего присутствия? – спросил Эссиорх.

Корнелий озадачился. Об этом он действительно размышлялредко. Окружающий мир для него был корнелиецентричен. Он выключался, когдасвязной закрывал глаза, и послушно ждал его пробуждения. Даже солнце и топереставало светить, когда Корнелий на него не смотрел.

Корнелию захотелось брякнуть, что людей он тут не видит, авидит одного хранителя и одну ведьму, но в этот момент дверной звонокрешительно произнес: «ДЗВИААК! ЧИУ-ЧИУ!»

«Чиу-чиу!» являлось началом мелодии, которая должна былаиграть, но вечно куда-то западала. Эссиорх покорно встал, всхлипнув расшатаннойтабуреткой, и отправился открывать. На площадке стоял мужчина в светлом льняномпиджаке. Круглое, циркулем вычерченное лицо с двумя ямками на щеках. Брови – короткиещетки.

– Привет, Ратувог! – с удивлением поздоровалсяЭссиорх.

Ратувог молча сунул ему твердую ладонь. Руку всегдастискивал так, словно предполагал у того, с кем здоровался, наличие многихлишних костей. Хотя Эссиорх был, по-моему, единственным, кому это нравилось.

– Проходи! – пригласил Эссиорх, посторонившись.

Ратувог проходить отказался, но в коридор все же продвинулсяи тотчас закупорил его. Он был вовсе не громоздким и не особенно мускулистым,но везде, где он оказывался, сразу становилось тесно.

– Я по делу! – сказал он.

Эссиорху это и так было ясно.

– В общем, тема такая, – решительно продолжалРатувог. – Есть девочка, сирота. Три с половиной года. Родители погибли ваварии. В опеке у дяди и тети. Девчонка нервная, часто плачет, заходится. Теткаи муж ее успокаивают: хлещут ее чем попало – мокрым полотенцем, ремнем. Впоследнее время стали еще и сигаретами прижигать.

У Эссиорха расширились ноздри.

– Чем-чем прижигают? – переспросил он.

– Ты не ослышался, – сухо подтвердил Ратувог.

Эссиорх уже обувался, терпеливо шнуруя высокие ботинки.

– А тебе самому нельзя? – поинтересовался он.

Ратувог пошел пятнами.

– Видишь, тут какая штука. У меня запрет на насилие подугрозой потери крыльев! Я нарушал его дважды. Это будет последний, –выдавил он.

– Мне кажется, Троил бы понял, – заметил Эссиорх.

– Он уже два раза понимал. Нельзя же бесконечно! Акогда кто-то мучает детей, меня капитально срывает. Я боюсь, что с этими двумяуродами могу наломать дров, – сказал Ратувог.

– А я спокойный? – спросил Эссиорх.

– Ну, ты хотя бы притворяешься, – утешил егоРатувог.

Подпрыгнув, Эссиорх ладонью сбил с высокой вешалкимотоциклетный шлем и поймал его у самого пола. Движение было отработанным.Кожаную куртку он захватил с собой.

– Ясно, – кивнул Эссиорх. – Адрес помнишь?