Когда забралась на лохматую, жесткую спину и впилась руками в шерсть на холке, зверь поднялся на четыре лапы, обернулся, бросив на меня взгляд, и вдруг сорвался с места, и помчался по лесу, расшибая ветки, прыгая из стороны в сторону. Он уносил меня подальше от машины. Куда-то в сторону горных вершин.

Страх сменялся кипящим в венах адреналином, и я силой обняла волка за шею, прижимаясь всем телом к его спине. Я узнала этот запах…узнала ощущение шерсти под ладонями…

***

Я смотрел на огонь, на языки пламени в камине, а перед глазами подрагивало ее лицо. Нежное, утонченное, обрамленное длинными волосами. И мне, тому, кто никогда не замерзает, мне вдруг стало отвратительно холодно.

Когда-то давно, когда я проходил коронацию, стая ушла высоко в горы, и меня ожидал бой с медведем-оборотнем, превосходящим меня в три раза по своему росту и силе. Гризли в нашем мире почти не остались, потому что никогда не были подконтрольны, не имели стаи, нападали и нарушали законы маскарада. Их уничтожали. Мы, горные волки, отвечали за истребление всех Гризли в своей округе.

Я не стану описывать схватку, я даже не стану вспоминать ее, потому что тогда реально попрощался с жизнью и был уверен, что огромная бурая махина раздавит меня, а потом щелкнет мою голову в своей пасти, как орех. Помню, как висел, цепляясь лапами за ледяные глыбы, висел над пропастью, истекая кровью, и понимал, что я уже почти труп…У меня оставался только один выбор – смириться и падать в бездну, рассчитывая, что каким-то образом выживу и не напорюсь на хрустальные штыри на ее дне. Либо рвать вперед…а рассвет уже близко, и когда я стану человеком, Гризли все еще будет оставаться медведем, потому что их обращение затягивается ровно на семь дней.

Но я рванул. Потому что подыхать не входило тогда в мои планы. Помню, как оборонялся, как наскакивал на тварь, превосходящую меня в десятки раз, и заманивал его самого к обрыву…пока не показались первые лучи солнца, и меня не начало выламывать, заставляя превращаться в человека. Это был конец. Это осознавали и я, и Гризли, который решил подождать обращения, чтобы сожрать меня в один миг. Это было его ошибкой.

Человеку удалось сломать ветку и вонзить в глаз Гризли, а потом столкнуть его на хрустальные штыри. Зверь упал в пропасть, долго агонизировал, пока внизу не осталось распростертое и продырявленное человеческое тело, с оскаленным ртом и торчащими из груди и из головы пиками, с которых стекала гранатовая жидкость и сверкала на солнце. Я, совершенно голый, шел по снегу вниз по горам к своей стае, которая уже похоронила меня и, скорее всего, спустилась на плато к замку…Истекая кровью, волоча за собой разодранную ногу, я понимал, что человек не выдержит, что регенерация не настанет, пока я не выпью крови. Я замерзну насмерть в этих горах и в этом лесу и не дотяну до ночи, когда зверь возьмет верх над слабой плотью.

Тогда я еще не владел способностью звать зверя и давать ему возможность поглощать людскую сущность в любое время суток. Мне было четырнадцать. Я шел, потом полз, потом лежал и стонал от жуткого холода, боли и отчаяния, пока не понял, что если так и останусь лежать, смиренно, покоряясь судьбе, то уже через час превращусь в кусок льда. И я начал призывать волка…я начал представлять себе, как он вырывается на волю, как разламывает мои кости, как рвет сухожилия, чтобы потом они срослись заново. Пока сам не услышал треск выворачивающихся костей и не завыл от триумфа.

Петляя и ковыляя, победивший Гризли Альфа вернулся в свою стаю…туда, где все в человеческом облике тихо сидели за столом…готовились к траурным песнопениям. Я вошел в залу и победно завыл.

С тех пор я больше никогда не испытывал холода и никогда не смирялся с судьбой, потому что судьбу вершим мы сами. И ни одна живая душа не может управлять нашей жизнью кроме нас самих… а если и управляет, то значит мы это позволили. Как бы ни был силен мой зверь, человек придавал ему еще большей силы разумом. Сила без разума – ничто…когда разум без силы всегда имеет шансы на победу. И вот сейчас, глядя на огонь, я снова замерзал, я снова ощущал, что я бессилен, что…я, б*ядь, не могу ничем управлять и принимать решения. И я не знал, насколько меня хватит. Насколько долго я смогу представлять себе, как ее увозит машина, как она отдаляется от меня. Представлять, кто теперь распорядится ее судьбой…МОЕЙ ЖЕНЩИНЫ! Женщины, которая не испугалась и выдержала моего волка, женщина, которая отдалась зверю без страха. Я слушаю потрескивание веток в камине и вспоминаю каждую секунду рядом с ней. ЕЕ глаза, такие голубые, яркие, нежные и светлые, как куски весеннего неба. Ее губы, которые касались клочков шерсти с невероятной страстью.

Я понимал, что проиграл. Меня переиграли и заставили отдать, заставили поступиться и, склонив голову, позволить. Хрена с два! Ничего подобного! Решаю я и только я!

И решение было мгновенным, как и обращение…молча, без рыка и стонов, только под шелест ломающихся суставов, проломить тушей окно и прыгнуть в снег всеми четырьмя лапами. А потом увести за собой своих преданных волков, свою стаю, готовую за альфу сложить головы. Пятеро верных воинов. Не нужно ничего говорить, только призвать кличем вожака, стоя у кромки Черного леса. Призвать и ждать, пока в темноте заблестят, зафосфорятся глаза соратников, и они беспрекословно последуют за тобой.

Приказы, отданные человеком, можно обсудить, приказы, отданные альфой, не обсуждаются. Это зов волчьей крови. Он сильнее всего, что может связывать. Зов принадлежности к стае.

Без разговоров мы их заманивали в ловушку. Туда, откуда никто из них не выйдет живым, и где останутся одни трупы, которые к утру занесет снегом.

Вампиры сопротивлялись, они даже оголили мечи и достали пистолеты с хрустальными пулями, но что такое пять вампиров против шестерых волков, которые на своей территории и в облике зверя. Один взмах наших когтей, одно касание клыков, и вампир заражен смертельным ядом, против которого нет противоядия. Даже если он не сдохнет от укусов сейчас, то сдохнет в мучительной агонии в течение нескольких суток.

Пока мои ребята расправлялись с ничтожными упырями, я мчался за ней. Искал в черном лесу по невероятному сладкому запаху, отличавшему ее от любой другой смертной. Единственную, кого зверь не хотел сожрать…Нет, не так, он хотел, адски хотел, но никогда бы не стал. Потому что в отличие от человека, зверь любил ее и не умел скрывать свои чувства, не умел их контролировать, он был полностью им подвластен и признавал ее своей хозяйкой…один ее запах управлял им и заставлял склонять мохнатую голову, касаться шершавым языком ее щек и втягивать, и втягивать аромат тела. Всем своим существом осознавая – МОЯ.

Увести туда, где человек сможет о ней позаботиться, увести как можно дальше и никогда больше не отпускать. В конце концов, я – император, и я решаю. Никто и ничто не посмеет отдавать мне приказы. Эта женщина принадлежит мне!

Никогда и никому альфа-самец не позволял сесть себе на спину, не подпускал к себе человека настолько близко, а перед ней склонился и позволил, а потом возликовал, ощущая легкую тяжесть тела и то, как тонкие руки обвили звериную шею. Доверилась! Мне! Монстру!