что случилось. Так, два брата Иван и Митрофан (мой дед) Рукавишниковы — поэт и скульптор — остались жить в Стране Советов. Остались — в том смысле, что не избрали путь эмиграции. Почему — неизвестно. Может быть, по интеллигентской инертности. А может, просто не понимали, насколько это затянется. «Мы все были уверены в том, что не пройдет и года, как мы вернемся в цветущую черемухами Россию» — так писал Владимир Набоков о тех временах. Кстати, насколько мне известно, Владимир Владимирович то ли в какой-то переписке, то ли еще где-то называет Ивана Рукавишникова своим дальним родственником, и факт этого родства (пусть и дальнего), конечно, не может не радовать. Мать Набокова Елена в девичестве была Рукавишникова.

В жизни Ивана и Митрофана вообще было немало занятных персонажей. Мой папа, например, вспоминал, что у них в гостях бывали Андрей Белый, Федор Сологуб, Георгий Иванов, Георгий Якулов, мастерская которого располагалась этажом выше нашей, и многие другие. Белый, кстати, однажды выиграл в шахматы у моего отца, когда тот был еще совсем маленький. И эту победу дед Митрофан ему не простил никогда.

Иван был поэтом-имажинистом. Он женился на женщине, которая руководила всеми цирками Страны Советов. А потому иногда позволял себе приехать куда-нибудь в гости в экипаже, запряженном восьмериком белых цирковых лошадей. И это в тридцатые-то годы! Голод, нищета, люди красят ноги в черный цвет в тех местах, где должны быть видны носки. Отобрали, казалось бы, всё. Всё, кроме куража. Митрофан часто советовал сыну Иулиану: «Главное — не обрастай!», имея в виду имущество. Но генетические привычки сильнее заветов мудрых. Мне в детстве часто приходилось слышать, как мама называла отца «купчина неисправимый», когда он притаскивал в дом что-то ужасно дорогое и не очень нужное.

У Мариши Ишимбаевой, моей школьной подруги, есть старшая сестра Лялька. Она смонтировала «Маленькую Веру» и множество других замечательных советских фильмов. Пока они с дочкой не свалили в Америку, у нее был муж Толя Заболоцкий — заряженный человек с иконописной внешностью и подчеркнуто тихим, как бы робким голосом. Знаменит Толя был тем, что снимал как оператор «Калину красную» (и не только ее). Как-то, вернувшись из очередной командировки, где шли съемки фильма по по роману «Обрыв» Гончарова, он заехал к нам на Маяковку в возбужденном состоянии.

— Снимали у тебя в родовом имении Подвязье. Я ничего подобного до сих пор нигде не видел. Там остались одни руины, но и по ним видно, что это было чудо, — рассказывал Толя немного сумбурно, но очень интересно.

«Творческий человек, преувеличивает», — подумал я. Но Анатолию пообещал, что обязательно съезжу туда.

Лет через тридцать, году в 2017-м, в Нижнем Новгороде проходила моя небольшая выставка. Тогда я впервые попал в знаменитый дом на обрыве, один из многих построенных моим прапрадедом Михаилом и другими Рукавишниковыми. Совсем недавно в нем закончили реставрацию: многое получилось странновато — например, изумрудно-зеленый цвет стен. Но все равно приятно. Впрочем, я сам виноват, что все получилось неидеально. Когда реставрация только начиналась, мне предлагали поучаствовать, на что я запальчиво ответил: «Мы будем строить, а вы — ломать. Потом еще просите помогать восстанавливать». Те, к кому я обратился — те самые «вы» — удивились, так как ломали их деды, а не они сами. Да и сравнивать мои финансовые возможности с прадедовскими смешно. Мы с папой часто иронизировали на эту тему. Он говорил: «Представляешь, как они на том свете смеются, глядя на нас, скребущихся здесь в поисках кедровых орешков?»

Но по-настоящему ощутил я эту самую разницу в доходах, только побывав в Подвязье. Имение это сначала принадлежало семье Приклонских, потом его купил мой прадед Сергей. Графиня Прасковья, последняя из рода Приклонских, напрочь отказывалась продавать имение потомку купцов. Поэтому только после ее смерти Сергею удалось купить Подвязье. Говорят, что дух Прасковьи до сих пор появляется в образе вороны в церкви, построенной ее предками. Кстати, церковь эта имеет необычную форму эллипса. По слухам, там проходили масонские ритуалы. Вскоре имение было признано лучшим в России.

С возвышенности, где расположено имение, открывается нереальной красоты и мощи вид на равнину, испещренную до горизонта прихотливым узором притоков Волги. Только вот само имение, хоть прошло каких-то жалких сто лет, благодаря неустанным усилиям советских поселян и поселянок, увы, превратилось в руины в стиле фэнтези. К слову, варварам Бренна2 и другим иноземцам потребовалось для подобного разграбления и разрушения Рима пятнадцать веков. А наши сумели всего за столетие! Какая целеустремленность, какие молодцы. При этом по останкам — толщине стен, дубовым рамам — отчетливо видно, что качество строений было отменное. Там были и шлюзы для причаливания судов, и свои пароходы, и маслобойни с английским оборудованием. То была прихоть Сергея. Кстати, формы для сливочного масла делал сам Шехтель, частенько работавший у прадеда и со временем превратившийся в друга семьи. А еще: конные заводы с лошадьми лучших пород, привезенными со всего мира. Это сейчас кажется чем-то обыденным, а вы почитайте книгу «Железный посыл» сильнейшего советского жокея Николая Насибова — он там подробно описал свои мытарства в попытках привезти породистого жеребца из-за границы. Кроме прочего — рыжие коровы из Великобритании, мощная и красивая водонапорная башня, немного обезьянничащая наклоном с Пизанской. Отдельно стоящее здание оранжереи с громадными окнами, где выращивалось бог знает что. Оно было расположено таким образом, чтобы завтракающие могли наслаждаться видом, а летом, когда были раскрыты окна, и запахом экзотических растений и цветов. Входная группа основного господского дома была спроектирована так, что хозяева и гости могли заезжать верхом, не спешиваясь, на второй этаж в дом, где слуги, ожидавшие их на экстерьерной широкой полулестнице-полупандусе, принимали разгоряченных скакунов и вели их сначала выхаживать на карусели, а после в светлые и просторные денники конюшен.

На заднем дворе имения располагалась специально устроенная дорога для водовозных повозок на случай поломки водопровода. Длинная липовая аллея, в начале которой растет дерево, что нельзя обхватить вдвоем, идет сначала параллельно дороге, в парк, дорога опускается к реке.

Когда свершилась Великая Октябрьская революция, молодой Митрофан находился в Подвязье и работал над усовершенствованием передвижных фресок, которые сам придумал. Прошло около года, и революционные рабочие и матросы добрались до Подвязья. Митрофан сразу согласился освободить имение, понимая, что против лома нет приема, и попросил их разрешения воспользоваться своим «роллс-ройсом». Трудовой народ не разрешил этого контре3, и молодой дед навсегда покинул свое родное, с детства любимое Подвязье на катере со