воссоздать атмосферу той неповторимой жизни. А вкусы в семье сформировались наследственно достаточно радикальные — и ни шагу в сторону. Например: мужик не должен носить ювелирку, кроме нательного креста. Кстати, у меня сохранился крест Митрофана на пеньковой бечевке — строгий, золотой с цветной эмалью. Пожелание «приятного аппетита» в семье запрещено — неметчина, физиология, все равно что пожелать приятного пищеварения. Нельзя не застелить постель поутру. Не буду перечислять другие условности. Занятно, что иконы стиля в обоих домах были одинаковые (имеются в виду композиторы, художники, писатели). На Гранатном, например, на видном месте висели работы Николая — портреты Ференца Листа и Салтыкова-Щедрина. Сначала делался подмалевок акварелью на бумаге, а потом дед достаточно долго работал, заканчивая их ретушными карандашами и сангинами. На Большой Садовой на большом черном комоде стоял большой черный бюст Листа, а на стене — чей-то офорт Салтыкова-Щедрина. Митрофан, ступая на тернистый путь скульптора, бредил Италией. Он прожил там несколько лет, обучаясь в Римском университете искусств в качестве вольнослушателя. Осталось много фотографий, маленьких скульптурок, копий, купленных, думаю, в магазинах при музеях. Внешне Митрофан был самый красивый из нас. Иулиан немного хуже, а я еще хуже. Налицо деградация. Конечно, не сразу, а со временем я начал обращать внимание на отличающийся от всех других, свойственный только митрофановским произведениям пластический язык, иногда с чертами гиперискренной наивности, свойственной чуть ли не самоучкам. Представьте себе — волжские порты, грузчики, горловые звуки, качающиеся дощатые трапы, пахнет рыбой и смолой. Ведь родился и вырос он в Нижнем. Это не могло не повлиять на маленького Митрошу, а позже — на его творчество. А наряду с этим приемы, которые он развил, изучая древних, — увеличение глубин для восприятия на воздухе. Количество неосуществленных проектов огромно. Мне тоже известно это состояние. Времена, когда творил Митрофан, конечно, были несравнимо сложнее — голод, холод. А с реализацией проектов почти ничего не изменилось, с адаптированностью и доступностью для восприятия тоже, теперь уже и для нового россиянина. Бывает, начинаешь участвовать в конкурсе, работаешь, работаешь, а потом все срывается из-за подкупленного жюри. Жалко. Слава богу, у меня наступил возраст, когда работаешь не для людей, не для денег, не для себя, а для Бога.

Вообще трудно, конечно, сложить образ, если не видел, не встречал человека. Как известно, русские интеллигенты, которых уничтожили, в большинстве своем говорили мало и очень тихо. Это отличало их от других. Думаю, дед был таким. Иулиан рассказывал, что, будучи шестнадцатилетним, как-то вернулся домой ночью под мухой и с гитарой. Дверь открыл Митрофан, молча взял гитару и, почти не размахиваясь, разбил ее об его голову. Обломки инструмента бросил в угол и ушел спать, не сказав ни слова.

Мы с Иулианом перевели в материал почти все сохранившиеся скульптуры Митрофана Сергеевича, до войны с этим было сложно, поэтому камень и дерево еще можно было найти, а с литьем обстояло совсем плохо. Да что там до войны, мы с Переяславцем в семидесятые тоже с трудом находили литейки. Приходилось таскать гипсовые модели за город на электричке, потом несколько километров пешком до литейки, потом обратно, только уже с бронзой и чувством гордости и радости. Зато, может быть, именно это сподвигло меня построить свое литейное производство.

Остались носильные вещи Митрофана: жилет, в который никогда не помещались ни папа, ни тем более я, несколько галстуков как артефакты очень породистой, как понятно теперь, расцветки. С десяток цветных рисунков Малявина, штук сто рисунков самого Митрофана: театральные костюмы, сценография «Царя Максимилиана». Его рисунки я нашел на чердаке в пыльном чемодане, который был весь в паутине, как принято изображать клады в кино. Это и стало для меня настоящим кладом. Нашел я их, когда мне было лет тридцать. A громадную папку со своими детскими рисунками потерял, может, когда-то кто-нибудь найдет и их. Да, о Малявине — пожалуй, его можно сравнить только с Гольбейном, работы которого вызывают у меня щемящий восторг. Удивительные пастели, акварели в смешанной технике Филипп Андреевич дарил деду и бабушке. Они дружили. Потом почти все раздарили «добрые» мои родители. Очень жаль, такого не купишь. Но два больших женских портрета на картоне пастелью и один маленький цветной рисунок русской девочки, слава богу, остались.

И самое главное — остались стеки деда, сакральные предметы. Мои ученики изучают их с благоговением. И действительно, они чудесны, с вырезанными или выжженными буковками М и R. Несколько стамесок с желудевым клеймом и самодельной ручкой. Вот, пожалуй, и все. Надеюсь, сохранился дух, который дает мне уверенность в спонтанных моих действиях, когда работаю над скульптурой. То, что он знал, передалось Иулиану и, чувствую, мне. Может быть, я фантазирую, не знаю. Для меня очень важно, что у меня был такой дед. Его опыт — мой тыл. Всегда им гордился и буду гордиться и, если бог даст внуков, постараюсь оставить им его жилетку, галстуки, рисунки и стеки, а главное, крест.

Наши ученики Лена и Иван Седовы назвали Митрофаном одного из своих сыновей.

Красный квадрат усов и другие

Из чего угодно может получиться что угодно, только начни превращать и анализировать. Например, как видит лошадь женщина из окна дома, как ее видит воробей, сидящий на мостовой, как ее видит муха, которая сидит у лошади на животе.

П. Н. Филонов

В этой книге мы в основном ведем речь об искусстве скульптуры, применяя вечные критерии оценки. В парках раньше были «бабы с веслами», «метатели дисков» да «пионеры», а теперь одни инсталляции. Одно их объединяет: и первые и вторые могут быть хорошими и плохими. А вот чтобы увидеть это, надо много работать над своей эрудицией, формировать вкус.

Например, частой ошибкой бывает, когда детали сделаны в другом ключе, нежели все произведение. Это случается даже у великих. Кисти рук у «Короля и Королевы» Генри Мура меня немножко смущают своей излишней реалистичностью. Поскольку мы много говорим о вечном в искусстве, наверное логично, имея это в виду, идти в обратную сторону от мейнстрима, добиваясь там новых побед. Как шутят современные музыканты: «Авангардная музыка теперь только в консерватории». Случается, что художник, делая так, сам возглавляет мейнстрим, не желая этого. Другие мастера вынуждены параллельно заниматься пиаром для достижения популярности. Не секрет, что им приходится делать все наоборот, не так, как принято в обществе, повергая наивную публику в шок. Хундертвассер, Дали, Бойс, Уорхол вынуждены были исполнять весь этот нескончаемый перформанс. Сколько художников, которые работу над