знаешь, учти, если не уступишь мне в этом, в чём я тебя не умоляю, а пока просто по-дружески прошу, я сделаю всё, чтобы ты оказался за решёткой, если уж ты такой трусишка.

— Ну а Антон тебе на что?

— А он пока не хочет торопить события.

— И ты решила попросить меня, человека, что в принципе, не то что семнадцатилетнюю, а даже собственную невесту, когда она у меня будет, не тронет до самой брачной ночи!

— Ну и дурак, — сказала она, махнув своей ручонкой ему на прощанье.

— У меня на этот счёт другое мнение, в корне другое, но пускай нас рассудит правда, что явно не на твоей стороне, — с громким эхом на всю улицу, сказал он ей вслед.

***

— Безысходность, полнейшая безысходность, и ни малейшего шанса на честный успех, — размышлял Григорий, возвращаясь с работы, уже довольно поздно.

Когда он проходил под фонарями соседнего от своего дома района, над головой что-то заскрипело, зашумело, и то и дело загудело, как включенный фен, от чего Гриша тут же посмотрел вверх, увидев на фоне вечернего неба затухающий фонарь. Тот, видимо зажжённый совсем недавно, уже увядая в своей предсмертной схватке, вершил последние остатки своей силы, больно уж любопытно притягивая взгляд, до тех пор, пока лампа не взорвалась, спустив вниз свои горячие искры.

Рванув вперёд, и только лишь вперёд, Гриша только и слышал, как за его спиной осыпается свежий огонь, заливающий собою кусты и траву. Обернулся он только в конце улицы, увидев лишь слегка разгоревшийся куст и подпаленную траву.

И дело было не в том, что уже более месяца тяжбы ведущего следствия вились вокруг Григория, а в том, что сама Настя, будто вцепилась в него живьём. Ведущие следствия даже смотрели материалы с камер видеонаблюдения, на которых действительно было запечатлено то, как Настя давала в руки Гриши свою расчёску и забирала обратно. Но на записи было видно и то, что на её рабочем столе было четыре расчёски, и теперь она пыталась доказать что одной из них, она как раз не досчиталась перед смертью отца.

Отпечатки Григория никто не снимал, достаточно было и тех, что тот оставил на протоколе с первичными показаниями. У всех, кто занимался этим делом, голова шла кругом, особенно у следователя. Он понимал, что это полный бред, и что Гриша никак не мог быть причастен к смерти Максима Валерьевича, но всё было настолько запутанно, и неправдоподобно, от чего желалось поскорей закрыть это дело, не найдя виновных.

***

— Слушай, Тоха… — обратился Гриша на перерыве к Антону, — хотел у тебя спросить, как Аня поживает, так сказать с твоей точки зрения?

— Да, нормально, — немного нахмурившись, ответил он, — ты же сам вчера её видел, а что такого, по-твоему, с ней не так?

— По-моему, ей не хватает внимания, так сказать, особо близкого внимания, причём именно от тебя.

— О чём это ты?

— Да, так, ни о чём, как мне кажется, ты сам должен её понимать, особенно когда такое явно лезет наружу!

— Ну… — протянул Антон с хитринкой, — она попросила меня, пока не торопить события.

— Так вот оно что, — поразился он до глубины души, услышанным.

— Да, а что тут такого, по-моему, как мне помниться, ты сам считаешь, что не стоит торопиться с этим делом до свадьбы.

— Да, ничего, просто мне кажется, что всё это неправда, а чистая ложь, с её стороны.

— Ты лучше спроси, какую я гитару на днях купил… — перебил его Антон, видимо совсем забыв, или просто вынув из головы, всё то, о чём они только что говорили, как в комнату персонала зашла Настя.

***

— Дзинь-дзинь, — защекотала Настя за нос, дремлющего на своём кресле Гришу.

— Ай, — дёрнулся он, пытаясь отмахнуться, чтобы она больше не могла коснуться его.

Да, отношения их теперь были весьма-весьма напряжёнными. Они практически не разговаривали. Гриша явно видел в ней своеобразное чудовище. Она же в свою очередь и дальше продолжала быть его коллегой, и только при всех, совсем не вспоминала и даже запрещала говорить про случившееся и происходящее в их жизни.

— Усы сделай, — сказала она следом, будто невообразимо кротко, но всё же легонько дрогнув верхней губой в своей мимолётной улыбке.

— Что тебе нужно? — спросил он с ужасом, вздыхая дурманящий аромат её новых духов.

— Да, так, хотела спросить, — ответила она, приставив к его лицу свой смартфон, с открытым объявлением об аренде, весьма недурной, но и не шикарной квартиры, — что скажешь? Хочу снимать, у всех спрашиваю, и как один твердят: «Ерунда». А тебе как?

— Не уверен, что смогу тебе в чём-то помочь, — ответил он, встав с кресла, повернувшись к ней спиной, тут же получив подзатыльник, пришедшийся прямо на оксипитал.

Пронизанный болезненным страхом, что проник до самой глубины души, Григорий схватил свои ножницы, и через секунду направив их на Настю, со зверским взглядом прошептал ей:

— Чего тебе надо, скажи, чего? Небось, тебе нужно чтобы кто-нибудь помог перенести твои вещи, а потом попить с тобой чаю?

Настя лишь молча и медленно пошла прямо на него, из-за чего Гриша стал пятиться назад, всё также держа перед собой острый край своих ножниц. Когда он, наконец, уткнулся спиной в зеркало, она облизнула свой указательный палец и легонечко коснулась им кончика ножниц, вздохнув так, будто кончила. Гришины глаза чуть не вылезли от увиденного. А Настя, лишь весело рассмеявшись, пошла на улицу, хлопнув себя по попе. В самом салоне кроме них в этот момент никого не было. Все сидели в комнате для персонала, и вряд ли слышали их разговоры, а Антон и вовсе вейпил на улице.

Спустившись по лестнице, она встретила его, отобрав вейп, и туго затянувшись, порхнула в Антона целым клубом пара. Гриша, так и оставшийся стоять прижатым к зеркалу, кое-как заставил себя шевелиться. Для начала, положил ножницы на своё место, а чуть позже, облокачиваясь обо всё подряд, сел на своё кресло, взирая, всё тем же непонимающим взглядом, в своё отражение.

Возвращаясь вечером домой, в одном из кварталов Гриша заметил молодую, слегка полненькую, девушку, с длинными распущенными волосами. Та неторопливо выгуливала свою собаку. Какую-то небольшую, довольно милую зверушку, совсем не знакомой Грише, породы.

Проходя мимо, совсем не останавливаясь, он увидел их. Ничто не предвещало беды, как в это же мгновение из-под короткой юбки этой самой девушки будто бы прорвало, что-то неведомое, какая-то жидкость, смахиваемая на месячные, но всё же более тёмная, хлынувшая такой струёй, что кажись, ничьё