Судьба у Захара с Никодимом схожая: рано осиротел, в лесу жил, с леса кормился. Отцом завещанное ружьё — вот и всё его богатство. Прославился Захар меткостью своей, за что Охотником и прозвали. А ещё никто лучше парня не мастерил лодки, а особенно лодки-долблёнки. Слава о его ботниках[1] дальше Керженца пошла — самые быстрые да устойчивые.

Алёнка с той встречи с Захаром загрустила. Отец заволновался:

— Уж не захворала ли, не поёт, не улыбается.

Обманывает Никодим сам себя, а в глубине души понимает, отчего дочка грустна:

«Нет, мала ещё о женихах думать. Да и как я без Алёнушки? Ради неё и живу».

Пока Никодим от отцовской ревности маялся, парень с девушкой встречи искали. А стоя вместе у колодца, и ведро с ведром столкнётся. Пошла Алёнка к реке за ветками цветущей черёмухи. У берега увидела Захара. Сидит парень в лодке, голову опустив. Никак не решается дальше идти, к дому Никодима. Голову поднял, глазами с Алёнкой встретился. Вздрогнули оба, свою половинку увидев. Наглядеться друг на друга не могут.

Сердце не обманешь. От судьбы не убежишь.

Примечает Никодим: повеселела дочка. Без работы не бывает, а песни напевает. Призадумался отец:

«Уж если за кого и отдать Алёнку, так за Захара. Лиха парень хлебнул немало, а не сломался. Сила в нём есть, и от работы не бегает. А добро — дело наживное».

Человек полагает, а Бог располагает.

Пока Никодим свою думу думал, судьба ему новый удар преподнесла. Ранним утром уплыл Медведь в деревню, повёз товар скупщикам. Алёнка проснулась, из дому вышла, по утренней росе босыми ногами ступает. Беды не чует. Плыл по Санохте по большой весенней воде струг купца-татарина. На беду, услышали люди в лодке крик петуха. К берегу пристали — жилья не видать, а тропа от реки вьётся. Пошёл по ней купец и застал Алёнку на лужайке. Кружится у дома босая девица в вышитой сорочке, смеётся. Блестят на солнце волосы распущенные. От Алёнкиной красы застыл купец в восхищении. Краше девицы не видывал. Взыграло ретивое — не удержался. Подбежал к Алёнке, схватил на руки и — бегом к реке. Кричит девушка, вырывается. Да некому её услышать. И отец, и суженый — далеко. Спрятали Алёнку люди купецкие в пологе на струге. Уплыла лодка в дальние края с драгоценной добычей — красавицей-девицей. Осталась на лужайке шапка татарская, её девушка с головы похитителя скинула.

Вернулся Никодим, ищет дочку, зовёт. Никто не отзывается. Тут ему на глаза шапка чужая попадает. Как увидел он её, так за сердце схватился, беду почуял. До глубокой ночи искал он Алёнку, кликал по лесу, и у реки, и вдоль ручья. А в ответ — тишина. Вошёл Никодим в тёмную избу да и рухнул у окна на расстеленную медвежью шкуру. Не умер, в медведя превратился.

Был Никодим Медведь. Стал просто Медведь.

Утром очнулся — на руки смотрит, а видит лапы. Заревел по-медвежьи, сидит посреди избы, качается. Захар в это утро договорился с Алёнкой у реки встретиться. Ждёт-пождёт — милая не идёт. Заволновался парень:

«Что это я, как заяц от волка, от Никодима бегаю. Хватит прятаться. Пойду, поклонюсь, попрошу руки Алёнкиной у отца. Семи смертям не бывать, а одной не миновать!»

Как решил, так и сделал.

Подошёл к избе — никто не встречает. В избу вошёл, а на полу медведь сидит, башкой огромной качает, стонет. Захара от удивления оторопь взяла:

«Откуда в избе зверь? И где Алёнка?»

Ружьё у Захара всегда за спиной. Вскинул его, прицелился. А медведь сидит, ревёт, лапами за голову держится. Видит и Захара, и ружьё. А с места не двигается. Захар охотник знатный, звериные повадки ему хорошо известны:

«Что за чудеса! Не по-медвежьи себя ведёт этот зверь. По-человечески».

Тут рассмотрел Охотник, что медведь что-то в лапах держит. А зверь сам ему шапку островерхую протягивает. Взял её в руки Захар. И всё понял. Сердце подсказало. Рухнул парень на пол как подкошенный. Очнулся, а медведь рядом сидит, в лапе ковш — воду ему подаёт. Тут хочешь не хочешь, а в чудеса поверишь. А Захару не до того — бросился Алёнку искать. Весь день бродит по лесу и у реки. А за ним, как привязанный, — медведь.

На берегу Санохты увидел Захар лодку Никодимову:

«Была надежда, что уплыли куда. А теперь… Значит, и впрямь в Медведя превратился. А Алёнушку мою украли вороги».

Застонал парень, зубами от боли заскрежетал, Медведю вторит.

Поздно вечером вернулись вместе к избе. Остался Захар в доме Никодима. Вдвоём с Медведем горе мыкать.

Объехал потом все ближние деревни Охотник, народ про купцов и люд незнакомый, что по Санохте да по Керженцу в горький день пропажи девушки сплавлялся, расспрашивал. Видно, ранней порой проскользнули, на глаза людям не попали воры заезжие. Никто не слыхал, никто не видал. Как в воду канула красавица Алёнка… Остались в избе памятки — вышивки дивные, Алёнкиными руками сотворённые.

Стал Захар вместе с Медведем хозяйство вести, в лесу промышлять.

Горе горем, а без дела жить — только небо коптить. Беда вымучит, беда и выучит.

Трудно было Никодиму к новому облику приспособиться, а привык. Захар и в лесу никогда не бортничал, у диких пчёл мёду не брал, и с пасекой дел не имел. А для Никодима это занятие любимым было. Стал Охотника обучать. Огромный Медведь не сразу, а научился лапами некоторые привычные дела править. На двух задних ходит, двумя передними ульи проверяет, соты вытаскивает, медогонку крутит. Свежего мёду накачал майского, с целебных цветов лесных собранного. В заготовленные деревянные бочонки резные разлил.

Захар научился Медведя без слов понимать. Показал ему хозяин мохнатый мастерскую. А она полна товара щепного готового, Никодимом для купцов приготовленного. Перебирает Охотник Никодимовы поделки, восхищается работой искусной:

— Что добру пропадать? Пока мужик на базар серчает, базар шумит да не замечает.

Призадумался Захар:

«Под лежачий камень и вода не течёт. На месте сидеть — только слёзы лить, горевать. Надо суженую искать».

Принялся Захар товар щепной в короба упаковывать:

— Не за большим наваром, а поплыву по реке с товаром — расспрошу людей о весенней поре. На воре и шапка горит. Бог один видел, а люди знают. В ближней округе следов девушки не нашёл: как корова языком слизнула. Да девица не рукавица. Найду свою суженую!

А по петляющему в лесах Керженцу лодок гружёных всё