— Хуже не бывает, — ответил Генри.

— Какой кошмар.

Генри пожал плечами.

— Я просто хотел, чтобы вы поняли — вас никто не выгоняет, — сказал он. — И вы ни в чем не виноваты.

И тем не менее меня выгоняли, хоть и деликатно, и поэтому я попрощался, сел в «Ягуар» и покатил в Лондон.

Когда мне удалось наконец найти выезд обратно на трассу А12, у меня зазвонил телефон. Звонил доктор Валид — он сказал, что в госпитале есть труп, на который мне обязательно нужно взглянуть. Я нажал на газ. Впереди ждала работа, и это радовало.

Во всех больницах, в которых мне доводилось бывать, пахло одинаково — едва уловимой смесью дезинфицирующего раствора, рвоты и смерти. Университетский госпиталь построили совсем недавно, меньше десяти лет назад, но характерный запах уже начал скапливаться в углах по всему зданию. По странной иронии, он не ощущался только в цокольном этаже, где находился морг. Краска на стенах была совсем свеженькая, и новый бледно-голубой линолеум поскрипывал под ногами.

Вход в покойницкую находился посередине длинного коридора, увешанного картинами, изображавшими больницу Миддлсекса тех времен, когда последним словом медицинской науки было мытье рук после приема каждого пациента. Туда вели двойные огнеупорные двери с электронным замком и надписью «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА МОРГА. ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Еще был знак, согласно которому я должен был нажать на кнопку звонка домофона. Что я и сделал. Динамик пронзительно запищал; я, на случай, если это был вопрос, сказал, что я констебль Питер Грант и что меня ждет доктор Валид. Домофон пискнул еще раз. Я стал ждать, и вскоре доктор Абдул Хак-Валид, всемирно известный шотландский гастроэнтеролог, криптопатолог и по совместительству практикующий маг, открыл мне дверь.

— Питер! — кивнул он. — Как там Лесли?

— Вроде бы нормально, — ответил я.

Внутри морг почти ничем не отличался от остальной части госпиталя — разве только здесь не было толпы пациентов, сетующих на состояние Государственной службы здравоохранения. Доктор Валид повел меня мимо вахты и охраны туда, где находилось заинтересовавшее его тело.

— Кто это? — спросил я.

— Сайрес Уилкинсон, — ответил доктор. — Позавчера в пабе на Кембридж-серкус потерял сознание, был доставлен на скорой в реанимацию. Врачи клиники констатировали смерть по пути в больницу и согласно инструкции отправили тело сюда на вскрытие.

Бедняга Сайрес Уилкинсон внешне был вполне цел и невредим — за исключением, разумеется, разреза в виде буквы «игрек», тянущегося от грудной клетки до промежности. Доктор Валид, к счастью, успел покопаться в его внутренностях и зашить разрез до моего приезда. Сайрес Уилкинсон был белым мужчиной на вид сорока с небольшим лет и для своего возраста находился в превосходной форме, разве только едва наметилось пивное брюшко. Однако на руках и ногах отчетливо вырисовывались мускулы: покойный наверняка был поклонником бега трусцой.

— И что привело его сюда?

— Есть некоторые признаки гастрита, панкреатита и цирроза печени, — ответил доктор. Последнее и я заметил.

— Пил?

— В числе прочего. Налицо сильнейшая анемия, что может быть связано с заболеваниями печени, но, на мой взгляд, это скорее вызвано нехваткой витамина В12.

Несколько секунд я молча смотрел на труп.

— Он вполне себе в тонусе, — заметил я.

— Он поддерживал спортивную форму, — сказал доктор Валид, — но в последнее время несколько распустился.

— Наркотики?

— Я сделал все общие анализы и не обнаружил ничего похожего, — ответил доктор. — Через пару дней придут результаты по образцам волос, тогда можно будет сказать точнее.

— Но какова причина смерти?

— Остановка сердца. Я обнаружил следы обширной кардиомиопатии. Это когда сердце расширяется и не может работать как положено — но, думаю, в ту ночь погубило его не это, а острый инфаркт миокарда.

Еще один термин, который я выучил в Хендоне применительно к ситуации «Что делать, если у вас подозреваемый рухнул в обморок в камере предварительного заключения». Проще говоря, у него случился сердечный приступ.

— Естественная смерть, хотите сказать?

— На первый взгляд — да. В действительности же он отнюдь не был настолько болен, чтобы вот так в одночасье умереть. Хотя, не буду отрицать, такое иногда случается.

— А почему вы решили, что это по нашей части?

Доктор Валид похлопал труп по плечу и подмигнул мне.

— Чтобы получить ответ на этот вопрос, вам надо подойти ближе.

Я очень не люблю подходить к трупам близко — даже к таким благообразным, как тело Сайреса Уилкинсона. Поэтому попросил у доктора Валида респиратор и защитные очки. Экипировавшись так, чтобы никоим образом не коснуться мертвого тела, я осторожно склонился над ним, и наши лица оказались совсем рядом.

Тот едва уловимый отпечаток, который магия оставляет на физических телах, называется «вестигий». Это, безусловно, относится к чувственному восприятию: так человек помнит запахи, которые ощущал когда-то, и звуки, которые слышал. Нечто подобное чувствуешь по многу раз на дню, но эти ощущения перемешиваются с воспоминаниями, мыслями, запахами и звуками окружающего мира. Некоторые физические объекты — например камни — впитывают все, что происходит вокруг, если в этом есть хоть малая крупица магии. Вот почему у каждого старинного каменного дома свой характер. Но некоторые предметы, вроде человеческих тел, ужасно плохо держат вестигии — чтобы хоть что-то отпечаталось, необходим импульс, сравнимый по силе со взрывом гранаты.

Именно поэтому я был несколько удивлен, услышав мелодию саксофона, исходящую от тела Сайреса Уилкинсона. Она словно выплывала из той эпохи, когда радиоприемники делали из бакелита и стекла. А вместе с ней повеяло запахом стройплощадки, бетона и пиленого дерева. Я не шевелился, пока не узнал мелодию, потом шагнул назад.

— Как вы узнали? — спросил я.

— Я проверяю все случаи внезапной смерти, — ответил доктор. — Просто так, а вдруг что. От него вроде как слышится какая-то джазовая мелодия.

— Вы можете сказать, какая именно?

— О, это не ко мне. Я поклонник рока и романсов девятнадцатого века. А вы ее узнали?

— Это «Body and Soul» — «Тело и душа», — ответил я, — написана в тридцатые годы.

— Кто ее исполнял?

— Да кто только не исполнял, — сказал я. — Это же классика джаза, известнейшая вещь.

— Но от джаза не умирают, — заметил доктор, — верно?

Я вспомнил Фэтса Наварро, Билли Холидей и Чарли Паркера — когда последнего нашли мертвым, решили, что покойник вдвое старше, чем был на самом деле.

— Знаете что, — сказал я, — вообще, по-моему, это вполне возможно.

Во всяком случае, все, что случилось с моим отцом, случилось из-за джаза.