В сопровождении симфонического оркестра участники исполняют одно па-де-де или две вариации, созданные хореографами девятнадцатого—двадцатого столетий.

Победитель получает контракт на работу в «Гранд-театре», денежный приз 5000 долларов и звание лауреата.

Второе место – приз 2000 долларов, серебряная медаль и звание лауреата.

Третье место – приз 1000 долларов, бронзовая медаль и звание лауреата.

Для всех участников конкурса участие платное, проживание в столице и питание за счет конкурсанта или его спонсора.

Ниже было отпечатано крупным шрифтом:

ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ ВАШИ МАТЕРИАЛЬНЫЕ ТРУДНОСТИ, ОРГКОМИТЕТ КОНКУРСА ГОТОВ ПРЕДЛОЖИТЬ СВОЮ ПОМОЩЬ И ОПЛАТИТЬ ВСЕ РАСХОДЫ, СВЯЗАННЫЕ С ПРИБЫТИЕМ И ПРОЖИВАНИЕМ В СТОЛИЦЕ НА ВРЕМЯ ПРОВЕДЕНИЯ КОНКУРСА.

ЕСЛИ ВЫ СОГЛАСНЫ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В КОНКУРСЕ, ПОДТВЕРДИТЕ СВОЕ УЧАСТИЕ.

ПО ВСЕМ ОРГАНИЗАЦИОННЫМ ВОПРОСАМ ОБРАЩАТЬСЯ К АДМИНИСТРАТОРУ ВЛАДИЛЕНЕ НИКОЛАЕВНЕ.

И приписка от руки:

Вероника, только победа!

– Мамочки, что это? Дурацкий розыгрыш или просто небо услышало мои молитвы?! Меня зовут в лучший театр страны! Этого не может быть, этого не может быть... – растерянно приговаривала Вероника, не веря собственным глазам. – Бабушка! Ба-ба-ка! – завопила на весь подъезд Вероника и через две ступени понеслась домой.

Бабушка очень медленно искала очки, а когда нашла и нацепила – уронила письмо. Вероника раздосадованно лазила под столом, стукнулась башкой, но сдержалась. Не до мелочей. Сейчас ба-бака прочтет приглашение и выпадет в осадок. Такого бабушке даже присниться не могло. Ее любимая внучка едет на конкурс в сам «Гранд-театр»!

– Ну и что, – не то спросила, не то констатировала бабушка, возвращая ей недочитанное письмо.

– Да ты прочти до конца, ба! – Вероника нетерпеливо вложила письмо снова бабушке в руку. – В конце написано, что оргкомитет сам все оплатит. Мне нужно только согласиться! Ты что, не рада?

Бабушка отложила письмо в сторону, зачем-то подвинула чашку, ложку и сахарницу. Верный признак, что нервничает. Всегда двигает предметы, когда психовать начинает.

– А что тут радоваться? – продолжала передвигать сервиз бабушка. – Интересно знать, кому ты понадобилась... Тем более бесплатно.

Вероника аж вскрикнула от обиды. Как это кому?! Она же лучшая балерина в училище, ей прочат славу и лучшие партии, педагоги волнуются, возьмут ли ее в Мариинку, а тут сам «Гранд-театр» к себе зовет! Ну пусть пока только на конкурс, но это уже такой шанс!

– Давай без эмоций, ба. Объясни мне то, чего я не понимаю, – присела за стол Вероника.

С бабушкой лучше спокойно разговаривать, выслушать. Она все-таки мудрая и любит ее. Может, действительно тут что-то не так.

Бабушка перешла к собиранию крошек пальцами. Это уже лучше, значит, можно рассчитывать на разумную беседу. Сейчас все крошки насадит на пальцы, скинет в блюдце, вытрет сухие руки о полотенце и начнет. Только терпение нужно.

– То, что ты еще совсем глупая, говорить не буду – сама знаешь, – укрепила свой авторитет бабушка. – Талантливая, бесспорно, и упрямая, и трудолюбивая. Это есть. Но этого мало. Любой талант очень легко испортить неправильным обращением, лестью, некомпетентностью, подковерными играми...

Вероника напряглась, не все бабушкины выражения она понимала.

– ...людей много и злых, и завистливых, и хитрых. Вот скажи мне, как ты сама думаешь: зачем кому-то нужно вызывать из Хабаровска никому не известную начинающую балерину? Своих учеников мало? Нет, предостаточно. Вагановское в Питере и московское при «Гранд-театре». Великолепные училища. Зачем же ты им понадобилась?

Настроение было подпорчено, но Вероника не сдавалась. Воткнула себе в ладонь шпильку от волос, и губы сразу перестали дрожать.

– А может, кто-то из наших училищных послал туда заявку на мое участие? – подала идею.

– Практически это возможно, но теоретически... Проанализируй, сколько детей ваших педагогов работают в «Гранд-театре» или принимали участие в московских конкурсах. А?

Вероника пошевелила губами, подсчитала и сдалась.

– Нисколько...

Бабушка удовлетворенно хлопнула ладонью по столу и заключила:

– Вот! То-то и оно. Никто не станет стараться ради чужого ребенка, если свой не пристроен как надо.

Ей бы совсем раскиснуть от такой правды жизни, но Вероника держала в руках письмо, и это был ее главный козырь.

– Бабака, признайся, о чем ты думаешь. Ты ведь намекаешь на что-то, да?

Вероника взяла бабушку за руки и, как кошечка, потерлась о них мордочкой.

– Надо было тебя Лизой назвать, – пошутила бабушка. – Лиза-подлиза. Эх, испортят они тебя...

– Кто они? – не поняла девушка.

Бабушка молча стала собирать посуду, отнесла ее в сервант, потом взяла стул, кряхтя вскарабкалась, стащила с верхней полки папку с квартирными документами. Извлекла оттуда газетную вырезку, чертыхаясь, слезла со стула, не взглянув, положила перед Вероникой на стол.

– Не хотела я этого разговора. Но дальше молчать – тебе навредить.

Желтая от времени, пропахшая пылью газетная вырезка с танцующей балериной. Текст был отрезан. Только фото, но какое знакомое лицо...

– Это кто-то известный? – спросила Вероника.

– Да, это твоя мать.

Изображение истерлось, но все равно отражало богатую эмоциями бабушкину жизнь. По краям следы от маникюрных зарубок, видать, в гневе изрезала все дочкины достижения. Поверхность бугрилась пролитыми слезами, а потертость – наверное, изгладила ее своими сухими сморщенными пальцами. Эх, бабушка, выдала ты себя, гордячка сибирская...

Но сейчас главное не спугнуть ее рассказ.

И бабушка по шагу, как по минному полю, пошла по памяти...

– Если бы не это письмо, никогда ни слова ты не услышала бы о своей, прости господи, матери. Девочкой она была неплохой, послушной, старательной. Глазищами своими бархатными смотрит, как олененок, и так нежно ко мне ластится. Мамушкой меня называла, ни на шаг не отходила. Как хвостик вечно вилась рядом. А уж какая талантливая была, пластичная! Станет на кухне между столом и диваном и ножки вверх оп-па закидывает и спинку прогибает. Чуть музыка зазвучит – сразу на носочки встает и балерину изображает. Жили мы тогда в Питере, в пятикомнатной коммуналке. Соседи – интеллигенция недобитая, люди творческие, двое музыкантов, актер. И балерину одну к нам подселили. Зашла она раз ко мне за стулом, увидела, как дочка моя кружится вокруг себя под вальс Шопена и спрашивает: «Хочешь балериной стать?» А моя аж затрепетала вся от радости. Подошла к балерине этой, серьезная такая, присела на одно колено, руку назад вывернула как Лебедь Сен-Санса и молчит. А на глазах слезы. И так смотрит! Ведь маленькая была совсем, лет восемь. Близко к сердцу все принимала. И не скажет иной раз, а так посмотрит, что и слов не надо. Все мимикой, движением умела передать. Я и сама чувствовала, что развивать ее талант нужно, отдавать учиться. Но слишком хорошо знала, что такое богемная жизнь, как тяжело пробиться в лидеры. Моя-то мать тоже была актрисой, и ее победы и поражения все вот здесь, в моей памяти.