Бабушка коснулась своей головы, потом задумалась, что-то вспомнила, прошлась рукой по лицу и собрала воспоминания в кулак на подбородке. Так в раздумьях и осталась сидеть, подпершись рукой.

– Ты отдала маму учиться балету? – осторожно напомнила Вероника.

– Да. Конечно. Слишком ярко был выражен ее талант. Если б не отдала – сгубила бы ее. А отдала – сгубила тоже. Эх, вот ведь как бывает...

Бабушка вздохнула воспоминаниями, и вдруг настроение ее резко изменилось:

– Но когда ума нет – жди беды. Влюбилась твоя маман в одного танцора слащавого и... пшик – нет больше у меня дочки. Стала чужой в один день. И удивительно, чем карьера удачнее складывалась, тем больше отдалялась она от меня. С отцом еще разговаривала по душам изредка. А со мной – как враг я для нее стала. И почему, до сих пор не могу понять.

Я ведь никогда не была допотопной мамашей, со мной все можно было обсудить. Стыдно сказать, но я ей даже презервативы подкладывала в сумку. Понимала, что нельзя ей сейчас беременеть, на взлете карьеры.

– А сколько лет тогда маме было? – смутилась Вероника.

– Да постарше тебя, – прикинула бабушка.

– Мне тоже будешь подкладывать? – задала провокационный вопрос девушка. И приготовилась смеяться.

Бабушка внимательно посмотрела на внучку и неожиданно жестко ответила:

– Теперь о тебе твоя мать позаботится. Пора уже. Набегалась, сучка. Можно и о ребенке вспомнить.

Бабушка вынула из кармана брюк пластинку с таблетками, быстро засунула одну в рот и проглотила.

– Ба, опять, да?! – возмутилась Вероника и хотела отнять таблетки.

Но бабушка крепко сжала их в руке – не драться же.

– Дорогая моя внучка. Скоро ты меня покинешь также, как когда-то твоя мать. Я тебя не виню, в свое будущее прицельно плевать нельзя. Прошу лишь тебя помнить, что эмоции нужны на сцене, когда ты в образе. В жизни твои эмоции и неопытность могут принести огромный вред. Никого не слушай, никому не верь. Это я, твоя бабка, тебе говорю.

Вероника поняла, что у нее осталось минут пять, чтобы узнать, чем кончилась та питерская история ее семьи. Сейчас рассосутся таблетки, бабка начнет смеяться, и все, разговор окончен.

– Бабушка, милая моя бабака, ну зачем так все драматизировать! Я попробую свои силы на конкурсе и, если не получится, вернусь к тебе обратно.

Бабушка холодно посмотрела на Веронику и припечатала емкими фразами:

– Получится. Твоя мать тебя зовет. Она работает в «Гранд-театре». Уже не танцует, старая стала швабра, наверное, преподает. Что это она вдруг о тебе вспомнила? Решила, так сказать, перед могилой искупить вину свою? Или скучно стало? Ну, ну.

Вероника не сдержала эмоций, бросилась на бабушку, обняла ее, зацеловала.

– Бабака моя, неужели я увижу маму?!

Бабушка сняла руки Вероники, строгим взглядом осадила:

– Отомсти ей за нас, девочка. За все годы сиротливого одиночества, за слезы свои и недоумение, за мои простиранные руки и дедову раннюю смерть. Только ты можешь это сделать, и поэтому я тебя отпускаю. Ты никогда не была ей нужна, а теперь вдруг вспомнила, позорная. Дай мне слово, Вероника, что за все отольются ей слезы наши.

Уж совсем не такое напутствие ожидала услышать Вероника. Растерялась, сбилась внутри, не знала, что отвечать. Может, отказаться от поездки? Она так хочет мира, но, похоже, придется готовиться к войне.

Бабка уже легла на кровать с блаженным лицом, таблетка начала действовать.

– Милая моя бабушка, я полечу в Москву и сама во всем разберусь. Обещаю тебе, что я никому не позволю себя обидеть. И мама не даст меня в обиду. Она же моя мать... А ты мне не все рассказала. Я так и не поняла, зачем ты забрала меня из Питера? Я не верю, что мама хотела избавиться от меня. Даже если это так, я узнаю почему, она мне все расскажет. Любого человека можно простить, если он не конченый злодей.

Вероника задумчиво разговаривала сама с собой – бабушка уснула со счастливой улыбкой на тонких губах. Она смотрела на спящую бабку и думала: «Как страшно жить со стариками... Они утягивают тебя за собой в бездну, которая им уже видна. Мамочка, моя мама, любимая, спасибо, что ты позвала меня к себе. Пусть через столько лет. Главное, что позвала. Прости меня, бабушка, назови неблагодарной, но сейчас моя главная задача сделать все, чтобы мама гордилась мною и никогда не пожалела, что позвала к себе».

– Роза Витальевна, не забудьте, процедуры назначены на пятнадцать часов. Захватите полотенце и, пожалуйста, не опаздывайте. – Медсестра Галочка, как всегда, была исполнительно-взволнованна, хотя на часах всего семь утра.

Роза Витальевна не спешила класть трубку. Она положила ее на грудь, и частые гудки слились с сердцебиением. Сегодня она снова увидит Его. Он будет касаться ее своими руками, она будет ловить его дыхание на своем лице, когда он наклонится, чтобы прощупать шейные позвонки. Он их знает уже наперечет, но Роза Витальевна угадывала в его внимании совсем не профессиональный интерес. Она не сомневалась, что нравится этому обаятельному молодому врачу.

...Пансионат для заслуженных работников искусств находился в сорока пяти километрах от Москвы и местным населением звался «Дрестаз» – «Дом престарелых звезд». Здесь можно было встретить бывших звезд балета, артистов театра, кино, режиссеров, деятелей культуры или их близких родственников. От хорошей жизни сюда никто не попадал – большинство были одинокими и нездоровыми. Даже те, о ком могли позаботиться родные, по обоюдному согласию все же предпочитали доживать свои последние дни отчего-то именно здесь.

Здешний пансионат сложно было назвать домом престарелых. У каждого постояльца была своя маленькая однокомнатная квартира с небольшой кухней и крошечным санузлом. Условия проживания были достаточно лояльными. Разрешалось практически все – приводить посетителей, не приходить на завтрак, круглые сутки смотреть телевизор. Нельзя было только оставлять на ночь гостей и обивать двери дерматином. Все двери в корпусах были сделаны из тонкой фанеры и носили одинаково голубовато-серый цвет. На каждой двери был наклеен номер квартиры. Типичная система домов гостиничного типа, но по сравнению с ужасающими условиями полуразваленных домов для престарелых здешние аккуратные два корпуса можно было смело назвать хоромами.

Кормили «бывших» четыре раза в день. Ворчливые в силу возраста и зарплаты, но вполне добродушные нянечки приходили убираться два раза в неделю, и это было нормально. Уберутся, тут же автограф попросят на память. Старая звездная гвардия, кто знает, сколько им еще осталось? А тут похвастаться перед своими можно – убралась, да посплетничали еще с Народной, та фотокарточку подарила, слова хорошие написала...

Конечно, за обслуживание и проживание нужно было платить, но, как правило, пенсионерам помогали театральные профсоюзы. Те, кто не попадал под льготы или не обладал весомыми заслугами перед родиной и искусством, платили сами. Или сдавали свою московскую квартиру, или же помогали родственники.