— Слушай, а почему ты у Выстроцких живешь?

Ярослава опустила голову, явно не желая откровенничать с посторонним, но понимала, что я не из праздного любопытства спрашивал:

— У меня родители погибли весной. Они единственная родня, а я стала недееспособной, хоть и совершеннолетняя.

Грустная улыбка Ярославы сказала о многом.

— Кто поставил тебе шрам на губе? — повторил мучивший меня вопрос.

— Игорь, — еле слышно ответила Ярослава.

«Значит, их сын».

— Причина? — как на допросе сыпал я, но Зверь рычал и скреб, желая докопаться до правды.

Ярослава чувствовала злое нетерпение, вжимаясь в глубокое кресло около кровати, но бежать ей было некуда. Уже некуда.

Зверь внутри радостно оскалился.

Моя!

— Мы не сошлись в понимании отношений между братом и сестрой.

Я навис над ней, опершись сильными руками в подлокотники.

— И как Игорь видит ваши отношения? — Я и так знал, что ответит мне Ярослава. Видел я Игоря, и не раз, чтобы понять, насколько тот был гнилой мразью.

— Он пристает ко мне… в сексуальном плане, — сдавленно выдавила Ярослава и сгорбилась под тяжестью неприглядных грязных слов. Я весь затрясся от гнева. Сегодня же потребую от Быстрого выкинуть эту семейку вон!

«Давай, зверюга! А они заодно и Ярославу прихватят на правах опекунов», — напомнил разум. Единственная возможность освободить от Выстроцких — это ритуал Пары. Он-то хоть сейчас готов. А Ярослава?

«От одного озабоченного к другому», — добавил масла в огонь говорливый рассудок.

Нет. Нужно было защитить девушку иначе.

— Значит, так… ты останешься здесь, пока я не придумаю, как тебя освободить от их опеки. К Выстроцким ты не вернешься.

— Зачем вам это?

Закономерный вопрос.

— Я ненавижу насилие, — честно признался в ответ. — И не допущу его. Здесь ты в безопасности.

Ярослава порывисто выдохнула и прошептала севшим враз голосом:

— Спасибо.

Я улыбнулся, разглядывая подрагивающие губы. Я чувствовала всем нутром, что ее отпустило, она вся будто расслабилась, выпуская страх наружу — пусть разлетится перепуганными воронами.

— Не за что. Это долг любого разумного существа. А теперь ложись спать. Степка рано приедет. Высыпайся.

На этих словах я вышел, оставляя дверь приоткрытой.

Я села на кровать и провела рукой по мягкому покрывалу из искусственного меха. В моей комнате не было ни одной дорогой вещи — мои опекуны не видели смысла радовать меня никакими вещами. Действительно, зачем слепой девушке уютное и мягкое покрывало на кровать?!

Я хотела рассмеяться, но вместо этого из горла вырвался всхлип, а глаза намокли от слез. Как же мне сейчас хотелось узнать какого цвета это покрывало! Какие оттенки в этом доме? Каким взглядом смотрел на меня хозяин этого дома?

В нем была жалость?

Конечно, жалость. Кто теперь посмотрит на меня с желанием... Или с любовью....

Я вытерла слезы и упала на покрывало, проведя пальцами по меху, наслаждаясь ощущениями — кожу будто нежно ласкали. Я развернулась и уткнулась лицом в покрывало, вдыхая приятный аромат луговых трав. В этом доме пахло совсем иначе, чем в нашем. В ароматы луга примешивался едва уловимый запах прогретого на солнце дерева и совершенно незнакомый аромат. Аромат хозяина дома.

Я вдохнула глубже и почувствовала спокойствие, которого не ощущала уже слишком давно. Хотелось завернуться в эти ароматы, раствориться в них и никуда не уходить ни из этой комнаты, ни из этого дома. И впервые мои глаза стали слипаться от усталости — хотелось спать. Я залезла под покрывало и стянула джинсы, а потом и толстовку. Укрылась по самые ушки и крепко заснула, так, как никогда не спала в своей комнате.

И что самое странное — меня совершенно не беспокоило то, что похоже люди, живущие на Волчьей улице не совсем и люди.

***

Степан и правда прибыл рано к завтраку. Огласил весь дом громким воплем и ворвался в мою, вернее, гостевую комнату, резко замерев около меня. Я успела натянуть джинсы, но вот толстовку — нет, так и осталась в черной простой майке.

— Вау! Какая красавица! — в лоб выпалил Степа и заржал, а я поняла, что глубоко заблуждалась по поводу развития десятилетних. Голос у мальчишки был звонкий, но я так и представила, какая шкодная у того мордаха. — Значит, вот почему Черный меня в «тюрьму» отправил. Чтобы вы тут шпили-вили...

Договорить ему не дал звонкий подзатыльник.

— Степан, а ну марш в ванную мыться. Потом придешь завтракать и познакомишься культурно со своим репетитором.

Мальчишка по-волчьи завыл, но послушно ушел — я услышала громкий стук двери в ванную, которая была совсем рядом с выделенной мне комнатой.

Ониксим отвел меня на кухню, галантно положив мою руку на свою. И там я помогла приготовить завтрак, смешивая омлет, аккуратно собирая бутерброды. Делала я это проворно и умело, привычными будничными жестами. Голод очень быстро заставляет адаптироваться, а мои опекуны (не хочу называть их родней) создавали видимость заботы только для моего адвоката, да соц.служб, которых он тайно отправлял к нам на проверки. Вот поэтому бутерброды я научилась собирать очень быстро.

Вскоре вернулся и маленький ураган. Сел с явным показным смирением, лишь чавканье доносилось с другого края стола.

— Степ, ты опозорить меня хочешь? — рыкнул на него недовольно Ониксим.

— Извините, — пристыженно ответил мальчишка и продолжил кушать без чавканья и посторонних звуков.

Когда хозяин дома налил всем чай, Степа решился задать вертящийся на языке вопрос:

— А почему мой репетитор в очках? Она что, слепая?

— Слепая, — ответила я и улыбнулась. Это раньше мне было страшно произнести это слово, что перечеркнуло всю мою жизнь. А сейчас... сейчас я уже привыкла. — Меня Ярослава зовут, а тебя?

— Степан. А как же ты меня проверять будешь?

Тут уже вмешался в разговор хозяин дома. Голос у него был низкий, с рычащими нотами, но все равно очень приятный:

— Яра с нами поживет. Будете друг за другом присматривать, пока меня нет. Справишься?

Степа только прыснул со смеху:

— Мне же не три годика, я уже взрослый.

— Взрослый он... — проворчал Оникисим. — Чтобы взрослым стать, надо Поступок совершить. А ты пока умеешь только одежду рвать, да котов пугать второй формой.

— Ничего я не рву, оно само, — обиженно промямлил Степка и вылез из-за стола. — И нечего мне волосы поправлять своей лапищей, я и сам могу причесаться. — Последнее он явно говорил для меня, чтобы я понимала, что они делают, когда я не слышу звуков. Значит, мальчик на самом деле добрый и заботливый, а вредничает только из упрямства перед своим опекуном.