– Будь по-твоему, лапотина черная! – Николка переводилвзор с бушующей реки на трясущегося не то от холода, не то со страхумужичка. – Иди уж, допивай свое. Мы переночуем на этом берегу, а утромпереправимся.

– В своем ли ты уме?! – вскинулся Алексей, но Николка,сверкнув на него глазами, подтолкнул пьянчужку к кабаку. Подождал, пока за нимзахлопнулась дверь, произнес с укоризной:

– Ты что? Да он же выдаст нас, если… сам понимаешь! Надослед замести. Конечно, сейчас же и отправимся, но не в Канавино. Коли поппроговорится, нас там поутру первым делом искать будут. Там или на трактемосковском. Слушай-ка, у стрелки расшива [4] на якоре стоит: чемсвет в Казань пойдет. Я третьего дня невзначай разговор на Торгу слыхал.Доберемся, попросимся… а уж из Казани вернемся, как ни в чем не бывало: ты – вБелокаменную, я – в полк. Так оно верней будет.

– Хорошо. – Алексей благословил бога за эту верную,непоколебимую дружбу, последнее свое утешение и надежду в горестях и напастяхнынешнего дня. – Делай, как знаешь. Только на чем плыть-то? Лодку ведьувели?

– Тьфу! Прости господи! – осерчал Николка. – Тычто, белены объелся? Или умом повредился? Да перевозчик, подлая душонка, врал,цену набивал! Очень хотелось дать ему затрещину-другую, чтоб поползал, зубысобирая… Ладно, пусть свои два гроша пропивает. А лодчонка-то его нам своюслужбу таки сослужит. Я знаю, где он ее держит. Вон там, у самой воды, под сараем.

Лодка была на месте, но до чего же оказалась эта посудинажалкой! Когда Алексей с Лисонькой разместились, а потом, резко оттолкнув лодкуот берега, через борт перевалился и Николка, она просела, зачерпнув воды.

– Табань, табань правым! – испуганно вскрикнул Николка,ловко уворачиваясь от волны, едва не затопившей суденышко возле самого берега.

Гребцы с трудом справлялись с веслами, но воды прибывало.

Николка пошарил под банкой, вытащил деревянный ковшик, сунулего Лисоньке. Поняв без слов, она нагнулась и послушно зацарапала по дну, данеловко, слепо: мокрый флер липнул к лицу.

– Полно, княжна! Не до церемоний, право! Сбросьте этутряпку, вычерпывайте проворнее, не то мы через две сажени ко дну пойдем!

«Княжна! – так и пригвоздило Алексея. – Княжна…господи! Помоги! Помоги мне, ей! Сотвори чудо, господи, и, клянусь, я… я…»

Он невольно всхлипнул и впервые порадовался разыгравшейсястихии, скрывавшей следы его малодушия.

Между тем Николка налегал на свое весло. Чтобы лодка ровнодержалась против волны, Алексей тоже вынужден был грести изо всех сил.

Они потеряли счет времени, были мокры насквозь, жестокоиссечены ветром, когда сквозь тьму забрезжил слабый огонек на борту расшивы, товзлетающей вверх, то резко падающей вниз.

– Эй! – яростно табаня, завопил Николка и закашлялся,захлебнувшись ветром. – Э-ге-ей!

– Эй, на расшиве! – закричал и Алексей, приподнявшись,но едва не свалился в воду, вцепился в борт.

Все свистело, гудело вокруг, новая волна нахлынула… Вдруграздался тяжелый удар, лодка с размаху врезалась в борт, затрещала, словнорасколовшаяся яичная скорлупка, и мгновенно пошла ко дну.

Алексей вырвался из-под толщи воды, отмахнул с лица мокрыепряди. Лихорадочно сорвал тяжелый, пропитавшийся водой кафтан, а потом,зажмурясь, нырнул и начал стаскивать тянущие ко дну, будто камни, сапоги.Наконец выметнулся на поверхность, задыхаясь, хватая ртом ледяной, жгучийвоздух, с хрипом перевел дух и прямо перед собой увидел белое лицо Николки счерными провалами вместо глаз.

Алексей огляделся, ловя короткий проблеск луны. Оказывается,их уже снесло по течению, расшива таяла в ночи, но справа на берегу смутновиднелись очертания кремлевской стены – значит, они смогут туда доплыть. Тотчаслуна вновь ушла за тучу, и Алексей вдруг сообразил, что видел рядом толькоНиколку, а больше никого нет. Река была пуста…

«Господи! Господи, что же это?!»

Когда некоторое время назад Алексей всем сердцем молил богасотворить чудо и спасти его от позора, едва ли он сам осознавал, о чем,собственно, просит. Но теперь, теперь… теперь, когда хмельная от шторма Волгаярилась вокруг, он, приподнявшись над волнами в последнем усилии, вдругзакричал:

– Лисонька! Ли-и-сонь-ка! – Завопил истошно, отчаянно,готовый сейчас душу заложить дьяволу, только бы услышать отклик на свой зов.

Но не было ему ответа.

Волна хлестнула Алексея по лицу и разбилась на мириадыбрызг. Нет, это не волна, его жизнь разбилась вдребезги вместе со всеми грезамиюности! И он завыл, захлебываясь, вырываясь из рук Николки, который пыталсязаставить его грести к берегу.

В середине XVIII века нижегородские обыватели хорошо зналидвухэтажный дом на склоне Егорьевской горы, называемый Елагин дом.

Некогда служил Василий Елагин при доме Измайлова, возвысилсядо личного камердинера князя и, видать, настолько хозяину потрафил, что был имотпущен на волю с содержанием, достаточным для нескудной жизни. Изрядноеприданое получила также Неонила, горничная молодой княгини, которую самоличнососватал Василию князь-батюшка. Присоединив к дарованию князя те денежки, коиудалось выручить с помощью собственной удачливости и оборотливости, давая их врост, Василий Елагин жил безбедно, хоть и воспитывали супруги дальнихродственниц Неонилы Федоровны, сироток. Ту и другую крестили Елизаветой, нукликали их Лисонькой и Лизонькой.

Приемыши звали опекунов тетей и дядей, однако соседисудачили, что такой-то заботе и родное дитя позавидовать может! Неонилапопечением старой княгини Измайловой в юности получила преизрядное по темвременам домашнее воспитание и образование. Нрав она имела суровый,непреклонный, так что, в свою очередь, воспитанием и образованием девочекзанималась со всею серьезностью, словно готовила их не для тихой провинциальнойжизни и замужества в наилучшем случае за купцом средней руки или местным обывателем,а для чего-то несравнимо большего. Глаз она с них не сводила ни днем ни ночью,пеклась о них неусыпно и, даже выпуская малышек погулять в крошечный садик придоме, связывала их руки платком, чтобы, храни боже, девочки не разбежались и непотерялись. Впрочем, для прогулок у них оставалось вовсе и немного времени.