Лизонька свела брови, что-то обдумывая. Потом проворноощупала бессильное тело барона, вгляделась в лицо.

– Все цело, слава богу. Не страшись за него, – шепнулаона сестре, а затем торопливо порылась в складках сарафана и вынула меднуюмонетку. – Опусти-ка его наземь да беги скорей к Силуянушке. Вели емутачку вывезти, господина Тауберта домой отвезти. Негоже, если застанут его тут.Знаешь, где живет он?

– Знаю, – кивнула Лисонька. – Возле церквиЖен-Мироносиц.

– Да не медли ни минуточки! Я от тетеньки отговорюсь, но тыпоспешай! – И, еще раз поцеловав сестру, Лизонька убежала.

Силуян был тихий косноязыкий бобыль, живший через два домаот Елагиных и за мизерную плату исполнявший у них черную работу. Сестриц онлюбил всем своим одиноким, убогим сердцем, а потому по первому слову Лисонькивпрягся в тачку, на которую они вдвоем погрузили беспамятного барона. А потомЛисонька, раз двадцать повторив Силуяну, куда везти господина, коснулась губамибледного лба Тауберта, перекрестила его и опрометью бросилась домой – по чернойлесенке да в свою светелку.

Когда блеклый апрельский рассвет лишь забрезжил,запыхавшийся Силуян вернулся домой и вынул из печи горшок с кашей. Но в этотмиг в его избенке появилась уже не Лисонька, а Лизонька и велела немедленновзять тачку да отвезти раненого барина домой, на Панскую улицу.

Глаза Силуяна полезли на лоб.

Но Лизонька, склонив голову, чтобы скрыть усмешку, сунулаему еще полушку, после чего Силуян послушно пошел за тачкой, а потом отвезперевязанного и отмытого Алексея Измайлова в его дом. Конечно, недоумение долготерзало беднягу Силуяна; однако по причине его робости и косноязычия тайнасестриц была навеки погребена в этой тщедушной груди.

С этих-то самых пор все и пошло-поехало наперекосяк, непо-тетушкиному. Каждое утро, далеко до свету, Лисонька с коромыслом бежала кколодцу, где ее терпеливо поджидал верный Тауберт. Его, выходца из семьинебогатой, мало привлекали заносчивые родовитые красавицы. Со свойственноюистому германцу чувствительностью он искал в будущей подруге жизни доброту,преданность, сердечность. Нежная красота Лисоньки поразила его, и тем пачесчастлив был он, когда разглядел в ней под наружной суетностью те самыесвойства характера, которые были ему столь любезны. Конечно, небольшое приданоебыло бы вовсе не лишним, и он рассчитывал, что Неонила Федоровна, узнав очестных намерениях молодого барона, сумеет перебороть свою холодность и нестанет противиться счастию племянницы.

Однако, когда Тауберт, уже в добром здравии, повторил своепредложение Лисоньке и выразил незамедлительную готовность явиться к госпожеЕлагиной, чтобы просить ее благословения, Лисонька пришла в ужас. Не сразу, новсе-таки решилась она кое-что пояснить Тауберту, и сметливый барон понял: ниблагословения, ни приданого не будет.

Лисонька очень хорошо знала презрительное, не сказать более,отношение тетеньки ко всем тем, кто хоть раз являлся к ней с закладом, кроме,конечно, Измайлова. Могла, конечно, оставаться надежда, что сам Алексей неклюнет на Лисоньку-приманку, не попадется в раскинутые Неонилой Федоровнойтенета. Но сия надежда была пустая.

Был он к тому времени настолько увлечен Лисонькою, что ипокрасневшие глаза девичьи, и принужденное поведение, и натянутость речей,пришедшие вдруг на смену прежнему кокетству, умудрялся истолковывать самымблагоприятным для себя образом. Он решил, что Лисонька без памяти влюбилась внего, оттого и сделалась застенчива сверх меры. «По счастью, Неонила Федоровнаменя поощряет, – думал Алексей. – Ведь она стала все чаще выходить изгорницы и оставлять нас с Лисонькою наедине». Однако чего не знал Алексей, тобыло известно молодой девушке: сквозь щелку в двери тетушка следила за каждымее шагом, за каждым движением. А потому Лисонька, то сжимаясь, как испуганнаяптичка, то расправляя перышки, игриво поводила плечиками, стреляла глазками,поджимала губки…

На Алексея все это действовало магнетически, а потому раноили поздно случилось то, что должно было случиться. Ведь не зря говорятмудрецы: как близки между собою веки на глазах, так искушения близки к людям.Однажды, когда Неонила Федоровна зачем-то удалилась из горницы, Алексей вдругсхватил девушку за беленькую ручку и принялся упоенно покрывать ее поцелуями.

Лисонька, конечно, сделала попытку выдернуть пальчики, ноАлексей покрепче за них ухватился и, сам испугавшись своей смелости, зачастил:

– Ах, нет, не вырывайтесь, Лизавета Васильевна! Я знаю, чтоне противен вам! Я помню, как ваши милосердные ручки ласкали мое раненое чело,как ваши жаркие губки…

Алексей осекся, сообразив, что зашел, пожалуй, слишкомдалеко. Негоже и намекать-то на такое! К тому же Лисонька вытаращила на негоглаза, полные столь несказанного изумления, что он догадался: здесь что-то нето…

Они так и стояли, рука в руке, когда отворилась дверь и напороге возникла Неонила Федоровна.

Лисонька, пискнув, метнулась было прочь из горницы, датетушка поймала ее за косу и швырнула в угол.

– Что сие значит? – воскликнула Неонила Федоровна,указуя перстом на Алексея.

Тот судорожно открыл рот – и закрыл его, не сказав ни слова,весь облитый холодным потом.

– Вон! Подите вон! – Грозный перст Неонилы Федоровныпростерся к дверям.

Алексей повернулся на ватных ногах и послушно пошел, отиспуга не сознавая, что делает. Подспудная комичность происходящего показаласьего неопытному, ошеломленному уму истинной трагедией. Но тут Неонила Федоровнакаким-то необъяснимым маневром оказалась перед ним, загораживая выход, а палецее теперь был грозно воздет к потолку.

– Бог есть, князь! Бог – есть! – провозгласила она,после чего вдруг прижала ладони к лицу и глухо, горестно вымолвила: – Как же вымогли, ваше сиятельство?! Знал бы мой благодетель, ваш батюшка…

Она умолкла, и Алексей содрогнулся, представив себе лицоотца: если бы он сейчас видел все это!

– Знал бы ваш батюшка, что вы вознамерились обманутьневинность юной, неопытной девицы! Конечно, мы – люди убогие, сироты; конечно,нас всякий обмануть может. Но вы-то… вы, князь!

И она тяжело зарыдала, рухнув на лавку.

Алексей стоял столбом. Он только и мог, что водить глазамиот Лисоньки, скорчившейся в уголке, до поникшей Неонилы Федоровны. Обе этифигуры представляли собою воплощение такого горя, что он вдруг почувствовалсебя величайшим на земле грешником. А ведь еще минуту назад он не видел ничего зазорногов том, что поцеловал ручку Лисоньке. Он и не помышлял нанести бесчестье илинадругательство, о коих толковала Неонила Федоровна. Лисонька ведь такаямиленькая, он ни за что не причинил бы ей зла! Более того – он любит, любит ее.