Алексей Измайлов в военной службе состоять-то состоял,однако к названному конногвардейскому полку имел самое косвенное отношение. Сранней юности был он приписан к личной гвардии наследника: занесен в числоненаглядных его голштинцев. Императрица распорядилась об этом, пожелаввознаградить старого князя Михаила Ивановича за многолетнюю верность дочериПетра, которую блюл Измайлов, даже когда она была всего лишь гонимой царевной.

От царских подареньев только дурак отказывается, но Измайловне мог и помыслить отдать единственного сына в тлетворный цветник двора. Надобыло измыслить предлог Алеше в «почетной» службе состоять, впрямую ее неисправляя. Пораскинув умом, Михайла Иванович нашел-таки выход. Это былоНижегородской губернии село Починки!

Еще в конце тридцатых годов, еще при Анне Иоанновне, послетого как продолжительная война против Турции выказала печальное состояниерусской кавалерии, здесь, в Починках, был основан один из правительственныхконных заводов. Вот тут-то и решил Измайлов пристроить своего Алексея. Якобыприсматривать за поставкой лучших скакунов для конницы цесаревича.

Были прикуплены земли близ Починок, построена усадьба: живипомещиком, носи свое платье, а не попугайный желтый мундирчик – и дело делай.

Все шло ладно да складно до тех самых пор, пока не нагрянулипосмотреть знаменитый завод молодые кавалеристы.

После знакомства с блестящими кавалергардами Бутурлиным, фонТаубертом, Осторожским постулаты батюшкины в глазах Алексеевых подернулисьуныло-серым прахом, а запретные приманки света, придворной жизни засиялиалмазным блеском. Бесчисленные рассказы о балах, интригах, прекрасных идоступных женщинах, о бурных кутежах и баснословных карточных ставках помутилиего разум! Отныне тихая жизнь в Починках сделалась для него невыносимотягостной, и, когда новые приятели вернулись в Нижний, Алексей последовал заними.

Снявши в городе жилье поблизости от казарм, Алексей могпочти не расставаться с новыми приятелями. Особливо тесно сошелся он с НиколкойБутурлиным, и минуло совсем немного времени, как они сделались самыми близкимидрузьями.

Алексей внезапно ощутил неодолимую страсть к воле, ксамостоятельному житью. Натура его, буйная, страстная, неуемная, щедрая,развернулась во всей своей недюжинной силе: он был неутомимей прочих и вохмелю, и в игре, и в блуде, и в прочих проявлениях непослушания. Батюшка ведьбыл так далеко! Ничто из новых впечатлений не приедалось, ничто не наскучивало;и это постоянное излучение искреннего удовольствия, окружавшее Алексея,притягивало, невольно заражало его приятелей. Именно эта неутомимаявосторженность привлекала Николку, озаряя новым, особенным светом все тезабавы, которыми он давненько уж был пресыщен.

Кроме того, Алексей был человек образованный, веселогонраву, великолепный собеседник, а главное – имел деньги. Николка же умел ихтратить. Причем талант держать расходы, не справляясь с собственным карманом,до такой степени превосходил все прочие бутурлинские таланты, что вполне скороАлексей испытал еще одно новое впечатление: впал в состояние вечных долгов.

К счастью, всегда и всюду существовали благонамеренные люди,снабжавшие деньгами нуждающихся с самыми умеренными процентами. Наиболееприятной среди нижегородских ростовщиков считалась вдова Елагина.

С того дня, как Алексей был введен к Елагиным, все здесьрезко изменилось. Отмытый, приухоженный дом засиял чистотою. Девицам немедленнобыли справлены новые салопы, новые сарафаны и платки. Даже сама НеонилаФедоровна приоделась и выглядела теперь добродушною купчихою, а не озлобившейсяна весь мир фурией.

Когда Неонила Федоровна велела Лисоньке непременноприсутствовать в горнице, если в доме появлялись Тауберт, Бутурлин, Осторожскийили Измайлов, наиболее почетные гости, та сперва плакала от стыдливости истраха, однако же очень скоро поуспокоилась и даже вошла во вкус этой новойжизни.

Девушка весьма привлекала молодых повес, и не толькорасцветающей красотой. Было в Лисоньке что-то ласково-приветливое и милое,необычайно притягательное, ибо она не обдавала в ответ ледяным взором столичнойбарышни и в то же время не краснела до слез, как водится у провинциалок. Каждоедвижение ее было естественно, прелестно, кокетливо и, однако, сдержанно ицеломудренно.

Когда Неонила Федоровна приказывала подать самовар,вкрадчивая грация Лисонькиной походки привораживала взоры. И еще она былаумница: умела и взглянуть с пониманием, и улыбкою ободрить просителя, и словомолвить толково и к месту. Но это уж потом, позднее, когда минула первая поразастенчивости и Лисонька пообвыклась с новым домашним заведением. И сколько жевсего необычайного, манящего вышептывала она ночами на ушко сестре…

А в жизни Лизоньки мало что изменилось, разве толькоприбавилось черной работы по дому: теперь еще и за Лисоньку. Тетенька ее почтине замечала, лишь холодно, сурово велела исполнять то или другое. Вообщеговоря, если Лисонька вдруг сделалась значительным лицом в доме, то Лизонькабыла сведена до положения прислуги, которую держали подальше от гостей. Итолько один раз за несколько месяцев обратилась к ней Неонила Федоровна не сраспоряжением по дому…

Войдя неожиданно в кухню, где Лизонька раздувала самовар, НеонилаФедоровна схватила запачканную сажей руку племянницы и сунула что-то маленькое,твердое и холодное. Сжала ей пальцы в кулак и вымолвила, пристально глядя виспуганные девичьи глаза:

– Может, и покарает меня господь. Да что теперь! Носи. Непотеряй и сестре не показывай. Не то… – В ее взгляде блеснула угроза. И тетушкаисчезла так же внезапно, как и появилась.

Лизонька разжала кулак. На ладони лежал серебряный перстенекс печаткой в виде подковки, привязанный к шелковому шнурку так, чтобы его можнобыло носить на шее подобно ладанке.

Лизонька так и обмерла!

Это было первое украшение в жизни, которое принадлежалотолько ей, а не им с сестрою вместе, как все их дешевенькие бусы и сережки.Простенький перстенек показался ей сейчас сказочным, царским сокровищем,владычицею которого она внезапно сделалась. И от неожиданности этого дара, отогромности своего богатства ей вдруг стало так страшно, что она едва некинулась вслед за тетенькой, умоляя ее взять перстенек обратно и уж лучшеотдать сестре. Но тут легкие Лисонькины шажки раздались за дверью, а свежийголосок прощебетал:

– Сестрица! Скорее самовар! Господа ожидают!

И с безотчетною привычкою слепо повиноваться всем теткинымповелениям Лизонька торопливо надела шнурок с перстеньком на шею и покрепчестянула у горла тесьму рубашки. Ее даже в жар бросило, она растерянноуставилась на сестру, не пытаясь скрыть своего смятения.