– Ой, бэнг [7]! Ой, уважил, батюшка-князьМихайла Иваныч! Ой, распотешил, твое сиятельство! – выхвалял цыган, трясяцепью и яростно сверкая единственным оком.

Всякий норовил поближе глянуть на высокочтимого медведя. Иколобродившая толпа ненароком вынесла Неонилу Федоровну с девочками вплотную кцыгану. Она глянула на сергача пристальней и вдруг ахнула так, что девицы вразоборвали смех и подхватили обмершую тетеньку под руки. Не то бы рухнула наземь.

Цыган бросил безразличный взгляд на высокую женщину в черномплатке и черной епанчишке [8], и внезапно лицо его полыхнулорумянцем.

– Дэвлалэ [9]! – прошептал он и замер,цепи поникли.

Мишка, почуяв слабину, видать, смекнул, что насталанечаянная передышка, и сел на землю, всем своим видом являя робкоеудовольствие.

В эти минуты на Поганом пруду зашумел, заиграл фейерверк, ипеременчивый нрав толпы увлек ее к более шумному и редкостному зрелищу. Так чточерез миг на улочке остались только медведь, цыган да остолбеневшая НеонилаФедоровна с вцепившимися в ее руки сестрицами.

– Ты-ы? – протянул цыган, и недоверчивая улыбка чутьтронула его губы. – Неужели ты?! – Он качнул головой и умолк.Огненный взор, только что горевший восторженным изумлением, разом потух. –Ты, – повторил он уже иначе, голосом тяжелым, хриплым. – Вот гдесхоронилась! Я искал… почитай, пятнадцать лет искал!

И тут он словно бы впервые заметил двух девочек, приникших кНеониле Федоровне.

– Твои, что ль, Неонила? – тихо спросил он. И, недождавшись ответа, рыкнул: – Твои, говорю?! – так что несчастный медведьвлип в землю, будто ожидая удара, а Неонила Федоровна, шатнувшись, вымолвилапокорно:

– Мои…

– Ну-ну! – протянул цыган. – Вон что! И которая жеиз них… твоя? – Он особенным образом выделил последнее слово, иединственный глаз его словно бы насквозь прожег Неонилу Федоровну.

Она пронзительно вскрикнула и закрыла лицо руками. А цыганразразился длинной речью на своем языке, в которой особенно часто повторялосьслово «ангрусти» [10]. Наконец взор цыгана остановился набеленьком личике Лисоньки и зажегся радостью.

– Эта? – резко спросил он, хватая ее за руку и дергая ксебе. – Эта? Она? Ну, бэнг…

Лисонька обморочно пискнула. Однако цыган, заломив ее руку,подтащил вплотную к себе, рывком цепи заставив медведя подняться с земли ивздыбиться над встрепенувшейся Неонилой Федоровной.

– Нет, Вайда, нет! – выкрикнула та отчаянно, но тутпроизошло нечто неожиданное.

Лизонька, которая поддерживала Неонилу Федоровну и цыганомдаже не замечаемая, сорвала с головы свой простенький платочек в белых мелкихгорошинах и со всего маху хлестанула им медведя по морде. Да еще раз, да еще!Причем с такой яростью, с таким пронзительным визгом, что зверь, неловкозагораживаясь лапами, повернулся и облапил своего хозяина: видимо, ища у негозащиты. Да, не соразмерив сил, свалил цыгана наземь, сам навалившись сверху.

Но Лизонька успела дернуть к себе сестру, подтолкнулаНеонилу Федоровну, и все трое бросились что было прыти к Егорьевской горе. Ксчастью, дом был совсем рядом.

Цыган-сергач исчез и более не появлялся. Может, медведь егопридавил!

Более ни о нем, ни вообще о дне затмения не говорили. ТолькоНеонила Федоровна нет-нет да и вспоминала украдкой случившееся и тогда долгоотвешивала земные поклоны под иконами, молясь, чтобы опять все забыть: изловещего сергача, и вздыбившегося медведя, и писк Лисоньки, а пуще всегосверкающие глаза Лизоньки, ее стиснутый рот, бесстрашно занесенную руку – весьее облик, внезапно утративший прежнюю неуклюжесть, исполненный ярости иторжества… пугающий.

Шли годы. Один из них выдался недобрым: Василий Елагинпотащился в Москву по делам, однако в дороге простудился и умер, так и недоехав до столицы.

Хоть и держала Неонила Федоровна своего супруга при егожизни в черном теле, хоть и тщеславилась, что, мол, она сама своему дому глава,однако же после его безвременной кончины что-то словно бы надломилось в ней.Будучи и прежде-то невеселой, вовсе предалась она унынию. Весь облик ее, раньшеимевший оттенок сумрачности, приобрел печать пугающей суровости. Сестрицывсегда мало ведали от нее ласки, а ныне от ее пылкого и жестокого характера ивовсе осталась одна жесточь.

Куда бы они ни сунулись – в горницы, сени, даже вподклеть, – всюду их встречали ненавидящие глаза Неонилы Федоровны, еезлобное шипение и рукоприкладство. Она теперь жалела не то что атласу им насарафаны, но и самой дешевой крашенины или китайки. Да что! Куска хлеба жалеладевушкам, и частенько, поутру проснувшись, не знали сестры, удастся ли импоесть нынче хоть раз.

Но порою Неонила Федоровна девиц и вовсе не замечала,забрасывала все свои домашние дела и занятия с племянницами и принималасьприлежно рыться в сундуках и кладовых, словно бы что-то разыскивая и шепча: «Дагде ж оно? Где колечко?»

Девицы запирались в своей светелке и сидели там, обнявшись идрожа. Та и другая чувствовали: Неонила Федоровна тронулась умом от нежданногобедствия, постигшего ее. А пуще от того, что не в силах, по свойству замкнутойнатуры своей, горе размыкать.

Дом хирел на глазах. Когда хозяйка по нечаянности выбиласлюдяное окошко в девичьей светлице, она и пальцем не пошевельнула бедуисправить: девушкам пришлось самим раздобыть высушенной кожи сома и затянутьбрешь. Такое прежде видали они только лишь в самых недостаточных семействах.Теперь же привелось испытать самим, хотя в доме не переставали водитьсябольшие, шальные деньги…

Жила Неонила Федоровна тем же промыслом, которым когда-тосоставил состояньице покойный Василий Елагин, – ссужала деньги под залог.Никогда не знала она недостатка в просителях. Но с той поры, как пришел в Нижнийиз Москвы на маневры конногвардейский полк, а после, волею начальства, нанедолгое время и расквартировался в городе, отбою не было у Неонилы Федоровныот посетителей!

Ее предпочитали другим нижегородским заимодавцам за безотказностьи неболтливость, со всеми она была услужлива, однако же отношение ее к молодомукнязю Алексею Измайлову было верхом предупредительности и даже раболепия.

* * *