Однако Лисонька ничего нынче не приметила, не до того ейбыло. Привычно перехватив из рук сестры пыхтящий самовар и держа его на отлете,она прильнула на миг щекою к Лизонькиной щеке, выдохнула счастливо:

– Он здесь!..

Сверкнула улыбкою и исчезла.

Лизонька подождала, пока стихнут шаги сестры, потомкрадучись вышла из кухни и прильнула к щелке в дверях горницы.

Лисонька, потупив глаза, ловко разливала чай. У стола, рядомс Неонилой Федоровной, сидели двое: кавалергард и господин в штатском. Это былифон Тауберт и Алексей Измайлов.

«Он здесь!..» Да кто же он?

* * *

Для Алексея приятною неожиданностью оказалось встретить влице ростовщицы человека, столь сильно к нему расположенного. Она почитает зачесть, заявила Неонила Федоровна, быть полезной сыну своего благодетеля. Ведьони с покойным мужем обязаны его сиятельству начатками своего состояния, итеперь оно, разумеется, все к услугам Алексея. Таким образом получил он уЕлагиной неограниченный кредит, самые крупные оценки самых незначительныхзалогов (а зачастую ссуды и без оных) и самые низкие проценты. Пороюблагосклонность свою к Алексею Неонила Федоровна простирала и на его ближайшихдрузей, что, конечно же, прибавило ему популярности в их глазах.

Однако и Алексей, и его приятели захаживали к приветливойпроцентщице не только из-за почти дармовых денег. Нетрудно догадаться, чтоничуть не меньшей приманкою в елагинском доме оказалась молоденькая племянницахозяйки. Тем паче что она весьма выделяла Алексея среди прочих… Но никто,конечно, знать не знал и предположить не могл, что после каждого визитаИзмайлова Неонила Федоровна с пристрастием выпытывала у Лисоньки о всякомвзгляде, посланном ею князю и полученном в ответ, о выражении его лица, окаждом слове, которое могло ускользнуть от ее, тетушкина, внимания… Цель себеНеонила Федоровна определила весьма четко: увидеть Алексея у ног Лисоньки.

Если бы спросили у Лисоньки, она, наверное, сказала бы, чтоей более по сердцу другой. Однако будущее в роли княгини Измайловой казалосьЛисоньке столь же блестящим, как, например, титул королевы Британии. По сутисвоей она, конечно, была мотыльком, который радостно бросается на пламя, принявего лишь за веселую игру света. Поначалу она со всею охотою следовалатетушкиным советам-приказаниям и «ловила» Алексея, как могла. Неизвестно, какбы далее все обернулось, не случись такой глупости, как пьяная драка.

Увлечение Алексея молоденькой племянницей вдовы не былосекретом для его ближайших приятелей. Но если Бутурлин и Осторожский всяческиодобряли молодого князя, явно забавляючись этой невинной игрой, а также надеясьизвлечь для себя немалую пользу, то при всех их подшучиваниях Эрик Таубертоставался весьма сдержан. А уж когда он позволил себе заявить, что дворянинузазорно морочить голову девушке, хоть бы и низшего сословия, не имея при томчестных намерений, Алексей порохом вспыхнул. Холодноватая, порою дажебрезгливая сдержанность Тауберта показалась ему величайшим оскорблением. Чтобкакой-то полунищий лифляндский баронишка осмелился учить уму-разуму его,русского столбового дворянина?!

– Не твое дело, Тауберт. Не тебе читать нравоучения! –заявил Алексей, подбоченясь. – А вот возьму и женюсь на Лисоньке! Понял?На-ко, выкуси! – И он подсунул пудовую фигу к веснушчатому лицу Тауберта.

Николка присвистнул, Осторожский пьяно захохотал, а Таубертвдруг вскочил из-за длинного стола (дело происходило в кабаке, причем далеко заполночь!) и бросился на Алексея.

– Что ты, черна немочь?! – сперва опешил тот, нонемедленно схватил изрядного тумака, а потому разъярился, стиснул кулаки иобрушился на супротивника.

Взращенный на свежем деревенском воздухе, Алексей былмолодцем что надо, и уже со второго удара худощавый, среднерослый Таубертпокатился на пол.

Бутурлин и Осторожский, бывшие вполпьяна, выпучились отнеожиданности, да и сам Алексей спохватился, не переусердствовал ли. ОднакоТауберт, подскочив, будто на пружине, ринулся на князя с такою яростью, чтоИзмайлов невольно отшатнулся к двери. Та не выдержала тяжести, распахнулась, иАлексей вывалился наружу, в туманную ночь. А Тауберт пулей вылетел следом заИзмайловым.

Бутурлин и Осторожский несколько замешкались, вразумляякабатчика, осмелившегося запросить плату с господ офицеров, а когда вышли,довольно потирая руки, то обнаружили, что туман в эту раннюю апрельскую ночь,когда весна еще мерилась силами с уходящей зимой, стоит такой густой, что нарасстоянии вытянутой руки ничего не видно.

Да, искать Измайлова и Тауберта было бы напрасно. Они в тупору оказались уже далеко.

Выбравшись из Почаинского оврага, где стоял кабак, онивскарабкались на гору, под кремлевские стены, и в обход Пороховой, Кладовой, азатем и Димитровской башен вышли на Благовещенскую площадь.

Впрочем, «выбрались», «вскарабкались», «вышли» – суть слова,для изображения этих действий не вполне подходящие. Нету в нашем языке словесдля вполне точного описания пути, сопровождаемого яростным взаимным нападениемсупротивников, беспрерывными ударами, падениями, стонами, потерей один другогово мгле, отысканием затем по хриплому дыханию и вновь слепою, беспощадноюдракою, за которой явно стояла вовсе не мгновенная размолвка, не гневнаявспышка, а давно зародившаяся и тщательно скрываемая неприязнь, не сказать –ненависть…

Удары Алексея были тяжелы, как удары молота по наковальне,так что барон давно уж кровью захлебывался и на одну ногу припадал. ОднакоТауберт оказался увертливым, проворным, и сухие кулаки его гвоздили Измайловастоль часто, метко и болезненно, что и князь хлюпал разбитой сопаткой и гляделво тьму лишь одним глазом.

Это была какая-то дьявольская пляска по обрывам и косогорам,потом по площади и меж домов… И вот здесь-то, в закоулках, в нагромождениизаборов, стен, тупиков, они наконец-то потеряли друг друга.

Алексей еще долго совался туда-сюда, вылавливая хриплоедыхание неприятеля. Однако Тауберт умудрился лихо приложить ему по лбу, поэтомув ушах у Алексея беспрерывно звенело, да и озноб мартовской ночи пробирал, аплащ, понятно, был забыт в кабаке. Он выждал, пока из глаз перестали сыпатьсяискры, и всмотрелся в темноту. Не скоро взгляд его нашел знакомую тропку,ведущую под откос Егорьевской горы. Вздох облегчения вырвался у Алексея. Даведь совсем рядом Елагин дом! Заботливая преданность Неонилы Федоровны иласковые глаза Лисоньки… И он ощутил, что его ненависть к Тауберту стихает,улегается, как волнение волжских волн, когда минует буря.

– Жаль, что ни роду ни племени, – пробормотал он ипоморщился от саднящей боли в горле: Тауберт еще и придушить норовил. – Ато б и впрямь женился!